Финно-угры и балты в эпоху средневековья

Вопрос о времени и территории формирования этих двух групп мордвы остается предметом острых дискуссий. Разделяя точку зрения А.Л. Монгайта (Монгайт А.Л., 1953, с. 177) и П.Н. Третьякова (Третьяков П.Н., 1957, с. 65, 66) о принадлежности рязанско-окских могильников мордве, П.Д. Степанов был убежден, что на основе этих древностей формировалась не вся культура мордвы вообще, а только мордвы-эрзи. Все муромские археологические памятники VI–XI вв. в нижнем течении Оки он считал эрзянскими (

Степанов П.Д., 1970а, с. 26–66). Одним из доказательств отождествления эрзи и муромы являлась, по его мнению, северная ориентировка в муромских могильниках. Само существование муромы как отдельного племени П.Д. Степанов отрицал, а упоминание муромы в Начальной русской летописи называл «вымыслом летописца» (Степанов П.Д., 1970б, с. 26).

В.Н. Мартьянов и Д.Т. Надькин также полагают, что рязанско-окское и муромское население являлось протоэрзей. По их мнению, муромское население Поочья полностью перешло на правый берег Оки и расселилось в бассейне рек Теши и Пьяны в начале II тысячелетия н. э. Одним из доказательств в пользу отождествления муромы с эрзей приводится наличие типичного для эрзи набедренного украшения — пулагая — в некоторых погребениях муромы. Однако нет прямых доказательств того, что это украшение уже бытовало у мордвы XIV в., оставившей Коринский и другие могильники бассейна Пьяны (Мартьянов В.Н., Надькин Д.Т.

, 1979, с. 103–133). М.Р. Полесских (Полесских М.Р., 1965, с. 146–147; 1970, с. 21) и В.И. Ледяйкин (Ледяйкин В.И., 1971) также относили рязанско-окские могильники к мордве-эрзе. М.Р. Полесских считал эрзянским и Кошибеевский могильник.

А.П. Смирнов и А.Е. Алихова отрицали гипотезу о формировании мордвы-эрзи на базе населения, оставившего рязанско-окские могильники (Смирнов А.П., 1965, с. 18–20; Алихова А.Е., 1959а, с. 13, 14; 1965б, с. 221, 222). Мордва, считали они, прямой потомок племен городецкой культуры. По мнению А.Е. Алиховой, отдельные черты, характеризующие мокшу и эрзю, выявлялись постепенно, по мере сложения двух крупных союзов племен. Они прослеживаются уже в VII–VIII вв. Полное разделение на мокшу и эрзю произошло, по-видимому, в начале II тысячелетия н. э. (Алихова А.Е.

, 1965б, с. 142, 143).

М.Ф. Жиганов справедливо указывает на то, что северная ориентировка в могильниках северной группы мордвы известна уже в первой половине I тысячелетия н. э. (Андреевский курган, Сергачский и Абрамовский могильники). Однако он безосновательно включил в территорию северных (кошибеевских) племен Шатрищенский могильник на Оке. Памятниками мордвы-эрзи он с уверенностью называет могильники второй половины I тысячелетия н. э. в междуречье Пьяны, среднего и нижнего течения Суры, Теши, правобережья Волги (Жиганов М.Ф., 1976, с. 37–52). Памятники мокши этого времени, по мнению исследователя, сосредоточены в бассейне Цны, Мокши и верхнего течения Суры.

Разные точки зрения существуют и в вопросе о генезисе мордвы-мокши. По мнению М.Р. Полесских, мордва-мокша формировалась со II в. н. э. на основе местного городецкого и пришлого прикамского населения, причем последнее составило ее ядро. В устойчивых этнографических формах (погребальный обряд с южной ориентировкой, типы украшений) сложение мордвы-мокши происходит с середины I тысячелетия н. э. (Армиевский и Младший Селиксенский могильники). В качестве устойчивого признака мордвы-мокши им названа специфическая височная подвеска (Полесских М.Р., 1970 г., с. 21). Последнее утверждение не соответствует действительности, так как спиральная височная подвеска с грузиком была распространена на всей территории мордвы. В.И. Вихляев успешно полемизировал с М.Р. Полесских, опровергая гипотезу о «прикамских истоках» древнемордовской культуры (Вихляев В.И., 1979, с. 140–147).