Фиора и король Франции

Привыкшая к простому быту Людовика XI, Фьора была удивлена роскошной посудой и великолепием зала, где был устроен ужин. Эта огромная комната на втором этаже составляла часть королевских апартаментов, открывавшихся только для высоких иностранных гостей и при особых обстоятельствах. Ее поистине королевская роскошь отличалась от пышности, окружавшей бургундских герцогов. Мебель, обитая бархатом, и старинные гобелены придавали ансамблю некоторую строгость, подчеркнутую цветными стеклами высоких окон. Потолки с позолоченными виньетками и деревянная мебель были затемнены, за исключением, когда там зажигались свечи в канделябрах, как сегодня вечером.

Было поставлено три стола: королевский, стол для рыцарей и для членов королевского двора, за который садились важные гости, и, наконец, стол для священников и конюших. Был еще и четвертый стол вне апартаментов королевского замка, за который садились офицеры низкого ранга, паломники, проезжие, просившие приюта на ночь.

За королевским, самым блестящим и лучше всех накрытым столом редко можно было видеть женщин, за исключением дней, когда сама королева Шарлотта Савойская посещала своего супруга.

А в этот вечер их было двое. С затаенной гордостью Фьора села слева от короля. Принцесса Жанна, милая, несмотря на ее некрасивое лицо, с высоким головным убором нежно — голубого цвета и золотыми блестками, точно такими же, как и на ее платье, сидела рядом с почетным гостем, расположившимся справа от короля.

Кардинал Джулиано делла Ровере был, несомненно, самым удачливым племянником Сикста IV. Высокого роста, хорошо сложенный, он больше походил на кондотьера, чем на служителя церкви. Мощный подбородок, глубоко посаженные зоркие глаза, которые он часто щурил, глядя на собеседника. Красная сутана подчеркивала его смуглую кожу и черные волосы, коротко подстриженные, чтобы лучше сидела на голове его яркая скуфья. На строгом, тщательно выбритом лице иногда появлялась ироническая улыбка. Его властный профиль можно было выбить на медалях4.

Будучи легатом папы, он отвечал за многие епископства, среди которых были епископства Лозанны, Мессины и Карпентра.

3 июля 1478 года он еще стал и епископом Менды, поэтому и приехал к Людовику XI, чтобы получить его согласие. Согласие было благосклонно дано, ибо встречались они уже не в первый раз, и король имел слабость к этому человеку, грубоватому и даже, как поговаривали, жестокому. Но у него был острый ум, и он был почти так же хитер, как и король. На этом заканчивалась их схожесть, так как, любя книги и искусство, кардинал делла Ровере вел роскошную жизнь благодаря значительному состоянию своего дяди. Эта роскошная жизнь резко отличалась от образа жизни деревенского дворянина, которую вел король Франции.

Когда король представил ему Фьору и та преклонила колено, чтобы поцеловать пасторский перстень — потрясающей красоты сапфир в форме звезды, — легат с интересом посмотрел на нее:

— Мне кажется, что вы недавно были в Риме, мадам?

— Да, монсеньор.

— Жаль, что вы не смогли оценить его красоты.

— У меня для этого было очень мало свободного времени, так как пришлось переходить из одной тюрьмы в другую, — смело ответила Фьора.

— Тюрьмы бывают разные. А когда вы выбрали Флоренцию, святой отец очень сожалел об этом, потому что тогда… как, впрочем, и сейчас, он благосклонно относился к вам. Дружба с папой позволила бы вам провести в Риме приятные дни.

— Поблагодарите его, пожалуйста, от моего имени за эти добрые чувства, но его блестящий ум не может не понять и моих чувств. Это чувства флорентийки, монсеньор, и я не могу не оплакивать драматических событий, разворачивающихся на моей родине.

— ..которые, к несчастью, обостряются. Почему бы нам не поговорить об этом в следующий раз?

— Говорить со мной о политике? Но, монсеньор, я в этом ничего не смыслю, — возразила Фьора.

— Не стоит недооценивать себя, мадам. Святой отец высоко ценит ваш ум, а ваша дружба с королем Франции только усиливает его мнение. Мы могли бы сделать вдвоем большое дело.

С этими словами делла Ровере удалился, попрощавшись с Фьорой наклоном головы. Серебряные трубы протрубили к ужину, и все стали занимать свое место за столом.

Ужин был превосходный, но длился слишком долго. Он был бы скучным, если бы не спор, разгоревшийся между королевским врачом Куактье и старшим поваром Жаком Пастурелем.

Стоя за королевским креслом, они обменивались гневными взглядами и вполголоса перебрасывались резкими словами относительно того, что лежало в тарелке их короля. Врач утверждал, что куриная колбаса годилась лишь для того, чтобы отравить короля, а повар отвечал, что лекарства, которые врач прописывает королю, были попросту опасны для его здоровья, а истинное поварское искусство состоит в том, чтобы все блюда были полезными. Иногда они забывались и повышали тон, и королю пришлось вмешаться. Он отправил Куактье ужинать, сказав, что пища, принятая в компании служителя церкви, не могла повредить никому. Даже ему.