Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)

День за днем я методично, прямо-таки по плану изживал свою наивность. Милая улыбка? Так я вам и поверил. Получите в ответ не менее милую и не надейтесь, что я дам вам повод для доноса. Двусмысленная фраза? Ах, как нехорошо. Переводим разговор на другую тему. Слишком подробные расспросы? Неужели вы всерьез рассчитываете, что я что-нибудь ляпну? Ух вы мои доверчивые. Вспоминаем о срочном деле, прощаемся и ретируемся.

Этот мир напоминает свой прообраз гораздо сильнее, чем мне казалось вначале. В нем просто все гипертрофированно. В том мире все понемногу врут, все понемногу притворяются. Больше перед чужими, меньше перед теми, кому доверяют. Все говорят одно, а думают другое. И каждый человек на людях носит маску – в нужные моменты улыбается, ведет милую беседу, участливо хмурится. Но эта маска порой не очень отличается от реального лица, скрывающегося под ней. И бывают моменты, когда хозяин маски позволяет себе расслабиться, отложить ее в сторону и даже явить избранным свой настоящий облик.

Здесь же это все просто доведено до крайности. В мире бессмертных маски вообще не соответствуют лицам. И не снимаются никогда.

А из-под масок за тобой следят глаза. Хитрые, умные, все замечающие, они ощупывают тебя, ловят каждый твой жест, каждое движение. Они все видят и ничего не прощают. Я ощущал эту слежку постоянно, мне напоминали о ней слащавые слова, приторные улыбки. Конечно, только человек, страдающий манией преследования, мог бы вообразить, что все вокруг горят желанием подставить и донести. Не было для этого ни материальных, ни моральных оснований. За донесение не полагалась награда, за молчанием не следовало наказание. Что же до идейных соображений, то вряд ли кто-либо из актеров мог похвастать святой верой в эксперимент. Ведь нам не доверяли настолько, что даже не сообщали имя подопытного.

И все же какие-то добровольцы сообщали руководству о моих ошибках. И вполне возможно, что эти ошибки были сделаны не без их помощи. Я вспоминал выражение лица Эмиля. Как он хотел услышать мой ответ! Как он ждал этих слов, после которых мой контракт становился историей. Но зачем? Зачем он так хотел меня подставить? Ведь если бы меня выставили за дверь, для него все осталось бы по-прежнему. Он бы даже не знал, сменил ли меня другой актер. Его бессмертная жизнь в этих стенах текла бы так же рутинно, как и до встречи со мной.

Рутина. Вот и ответ, как говаривал принц датский. Видимо, для некоторых доносы здесь стали лучшим развлечением. Скука порождает порой самые необычные прихоти.

Странное обостренное чувство опасности подсказывало теперь, кто из окружающих стремится завлечь меня в западню. Десятый, Шинав, Третий, Восьмая – за их улыбками мне мерещились самые черные намерения. Их фразы всегда содержали какой-то подтекст, разговоры с ними вели в дебри двусмысленных намеков.

Особенно отличалась Восьмая. Не проходило и дня, чтобы я не ловил на себе ее внимательный взгляд. Не давшая Мари войти в этот мир старалась найти способ вытолкнуть меня из него. Но теперь я знал цену неосторожности.

День за днем я вытравливал из себя опасное благодушие. Возвращаясь во внутреннюю комнату, я растягивался на кровати и перебирал в памяти прошедший день. Проколы? Никаких. Намеки на проколы? Ни одного. Опасные ситуации? Сегодня три. Если раньше я старался вжиться в роль, то теперь все мои усилия были направлены на то, чтобы не расслабиться, не пустить все на самотек. Злость, вызванная доносом Эмиля и памятной беседой с Николь, постепенно уходила. Зато крепла внутренняя собранность, которую я обрел. Я ощущал, что теперь мой Пятый наконец-то становится таким, каким должен был быть с самого начала.

И только одну черту я так и не пересек. Я не смог заставить себя подойти к микрофону и сухо сообщить Николь о чьем-то проступке. Не смог, и все. Хотя поводов хватало. Теперь, когда я стал обращать внимание на детали, мне нет-нет да попадались на глаза чужие промахи. То Адам весь вечер слишком часто умолкал и как-то тоскливо озирался по сторонам. То Четвертый, склонив голову и прищурившись, осматривал стены под потолком, словно ища невидимые камеры. Однажды я видел, как к Двенадцатому обратилась его мать – Девятая. «Ты еще не обедал, мой мальчик?» – ласково спросила она. Двенадцатый стоял к ней спиной, и на секунду его лицо перекосилось. Уже в следующую минуту он мило улыбался Девятой, но эта мгновенная гримаса стояла у меня перед глазами до вечера. Зато в другой раз он проводил проходившую мимо Девятую таким взглядом, что Фрейда с его эдиповым комплексом нельзя было не вспомнить. Но надо отдать всем им должное – главный запрет никто не нарушал. Ни прямо, ни косвенно.

Лишь на одного человека я не задумываясь донес бы немедленно. Или, по крайней мере, я думал, что так поступлю. Но поведение Эмиля как назло оставалось безукоризненным. Его Десятый был безупречен.

– Пришла пора выполнять обещания, – сказала Николь как-то утром.

Я прекратил отжиматься и, массируя руку, подошел к столу. Ничего хорошего такое начало не сулило.

– Какие еще обещания?