Физика

Для истории науки, в конечном счете, совершенно безразлично, по каким мотивам в 1869 г. канцлер университета, седьмой герцог Девонширский, решил помочь процветанию физических исследований в Кембридже. Важно, что он не только благословил создание новой лаборатории и кафедры физики, но и дал необходимые для этого дела деньги. А родовое имя герцогов Девонширских было – Кавендиш.

Однако так же верно и то, что новая лаборатория и новая кафедра получили название Кавендишской в честь Генри Кавендиша – замечательного ученого, человека странных привычек. Обе версии, казалось бы, несовместимые, очень просто сливаются в одну: Генри Кавендиш принадлежал к тому же древнему роду, что и канцлер Кембриджского университета.

Второй сын герцога Чарльза Девонширского, Генри Кавендиш не имел наследственного права на богатство отца. Он мог унаследовать только родительские склонности. Среди них была страсть к научным занятиям.

Свободный от соблазнов будущей карьеры, замкнутый и робкий мальчик с очень раннего возраста целиком отдался этим занятиям: физика и химия стали страстью всей его жизни. А поскольку природа наделила его несомненной гениальностью, он единственный сумел принести знатному роду Кавендишей заслуженную славу. И конечно, память о нем сыграла свою роль в великодушном решении седьмого герцога Девонширского.

В каждой лаборатории накапливается с годами свой фольклор. В рассказах, чаще немного анекдотических или похожих на притчи, оживают выразительные образы прошлого. Даже если этим рассказам не хватает точности документа, в них есть нечто большее – то, что отражает отношение современников к тем, кого уже нет. Память о Генри Кавендише иногда косвенно, иногда явно играла вдохновляющую роль в жизни лаборатории.

Он отдал почти сорок лет своей одинокой и сосредоточенной на науке жизни исследованию электрических явлений. Но результаты и методы этих исследований оставались неизвестными: Кембриджская библиотека сохраняла двадцать стопок неразобранных рукописей Кавендиша. Между тем о нем было сказано: «Руки мастера, управляемые гениальной головой». Его архив мог таить самые неожиданные откровения.

Это было тем более вероятно, что человеком он был непредсказуемым. Любой лабораторный фольклор начинал казаться пресной будничностью, как только среди кавендишевцев заходила речь о самом Кавендише.

…Конюшни отца послужили ему первым пристанищем для опасных экспериментов с электричеством. Но потом он превратил в лабораторию большую часть огромного родного дома. Лишенный права на родительское богатство, он вдруг получил огромное состояние от своего дяди. Однако ни транжирой, ни дельцом не стал. Ему было тогда уже за сорок, образ жизни и привычки его давно сформировались, и менять их он не собирался. Изменился только бюджет его физической лаборатории в старом герцогском доме. Теперь он мог позволить себе очень дорогостоящие опыты. И его занятия наукой сделались более углубленными.

В похвальном слове Кавендишу французский физик Жан Био сказал так: «Он был самым богатым из ученых и, вероятно, самым ученым из богачей».

Очень метко сказал о нем Дж. Дж. Томсон: «Он всегда делал то, что делал прежде». В течение всей жизни он выходил на прогулку в одно и то же время дня. Решив свести к нулю вероятность встречи с кем-нибудь из знакомых лондонцев, Кавендиш ввел обычай ходить только посередине мостовой. Уклоняться от лошадей было легче, чем от человеческой пустой болтовни. Отшельник и «молчальник», он и со своим домоправителем никогда не вступал в разговоры, отдавая предпочтение кратким запискам.

Женская прислуга в доме Кавендиша не рисковала попадаться ему на глаза: за это им могли отказать от места. Раз в год, в один и тот же день и час, к нему приходил портной. Молча снимал мерку и исчезал. Никаких вопросов о материале и фасоне нового платья: костюм должен был быть копией прежнего с необходимым исправлением, связанным с естественным изменением параметров хозяина. Так был устранен еще один повод для бессмысленных размышлений и пустой болтовни.

В двадцать девять лет он был избран членом Лондонского Королевского общества. Через десять лет случай или дела привели его на обед в академический клуб. Эти обеды происходили по четвергам и начинались в пять часов вечера. С того дня и до конца жизни, в течение сорока лет, каждый четверг ровно в пять он приходил на обед Королевского общества. Но 1774 г. начинался с четверга и кончался пятницей. Поэтому в 1774 г. Генри Кавендиш пообедал с коллегами не пятьдесят два раза, как обычно, а пятьдесят три!..

Однако лишь немногие из завсегдатаев клуба знали, как звучит его голос. Он заговаривал только тогда, когда мог сообщить им что-то чрезвычайное. За сорок лет его шляпа ни разу не сменила своего места в клубном гардеробе.

Он был само воплощение сосредоточенности. И это сделало его в глазах современников неисправимым чудаком. Но это же сделало его и исследователем величайшего масштаба…