Физиология духа. Роман в письмах

И всегда тут как тут, всегда готова к услугам какая-нибудь интимно увлекательная приманка именно-с ним-ней-близости. В 18 — улыбка, жест, походка... в 30 — якобы общность устремлений, со-понимание (все это ты прочтешь в улыбке и жесте...). Но главное, конечно же, ответное желание тебя как избранника, избранницы. Оно должно возникнуть одновременно-с-твоим. Как при вождении автомобиля педаль газа и педаль сцепления должны “схватиться” в своем встречном контрдвижении, иначе машина не тронется с места при заведенном моторе, — так и тут должны “схватиться” два желания.

Тогда и возможен Великий Двойной Самообман. Пронизанные токами единого желания, бессознательно настраиваетесь: не — каждый на свою привычную волну, но и не на волну другого, а на одну и ту же в обоих — волну взаимо-желания. Оно заставляет каждого из двоих словно бы органично для себя чувствовать чувствами своего якобы суженого, суженой (с-уженной до суженой). Вдруг нравится то, что не нравилось никогда. И вовсе не лицемеришь, истолковывая в нем, ней — в хорошем свете то, что во всяком другом человеке истолкуешь в плохом. Просто видишь все по—другому: в ней, нем нравится вовсе не он, она как таковые, а “он”, “она”: преображенные светом его, ее желания в а с, вашей необходимости. Иными словами, нравишься себе сам, отраженный в преображающем зеркале влечения-к-тебе. Инвестировав всего себя в это обманное влечение — теперь получаешь отдачу. Прибыль собой же.

Да. Спрашивайте.

Правда ли, что непременно — обманное? Так ли, что эта преображающая сила влечения — непреложно уж и ложь? А что, если как раз — истина? Ведь мы же одного только и хотим от истины: не простого осведомления о ней, но полного преображения нас — и не сталкиваемся ли мы в плотской любви с чем-то столь самоочевидно-блаженным, что отпадает и вопрос: что есть истина? Вот же, вот она. Вот это она и есть.

Нет. Еще раз. Нет.

Нет, говорю, когда снова и снова вижу: желание, оканчивая свой странный, уму непостижимый путь, сходит на нет. Потому ли, что цель его перестает быть манящей тайной — другой уже мой, уже познан, уже давно как усвоен до мозга костей. Почему ли еще, но влечение-эрос, пройдя очередной цикл до конца, исчерпывает себя. Любовь умирает.

Но ведь любовь “никогда не перестает”.

Почему влечение, вожделение духа (вовсе не плоти), по природе своей бесконечное (во всяком случае, нам не дано знать об его скончании; луч, имеющий начало, но не имеющий зримого конца, быть может, рассеивается и гаснет где-то, в далеких-далеких слоях атмосферы, но не мы зрители его угасания), — почему бесконечное должно всякий раз проходить цикл очередной жизни вплоть до умирания, цикл своей конечной жизни на наших глазах? Не знаю. Не верю. Не хочу верить. Всякий раз наново не могу с этим смириться, всякий внезапно-счастливый раз (забыв: этих раз было сорок раз по разу) надеюсь на бесконечность влечения-к-другому.

Но раз уж всякий раз неотменимо проваливаюсь в своих ожиданиях — пора хотя бы назвать это по имени: я переживаю в очередной раз начало чувства, обреченного самим сегодняшним появлением на завтрашнюю смерть. Снова во мне возникает любовь, которая тем самым — умирает. Вещь, достойная внимания.

Внемлю.

Бог есть любовь. Но Бог бессмертен. А любовь умирает.

Помолчим, мой друг. Помолчим. Ваш бедный друг.

Конечность бесконечного. Как же нам быть? Ведь антиномии тогда уместны, когда относятся к свойствам “чистого разума”. Но уж что-то, а только не “чистый разум” мешает нам жить.

Нам мешает жить нечистый разум. (Каламбур. Но, кажется, не бессмысленный.)

И дабы разум не был нечист более, нежели ты это вытерпишь, не испытывая последствий его расстройства, его уж совсем ни к чему угощать лишними антиномиями. Как сказано, собираясь что-либо предпринять, сначала исчисли издержки. Подумай о том, выдержит ли твой бедный разум, когда сердце колотится совсем уже рядом с головой. Способен ли ты спать, когда сосед сверху уже вовсю заколачивает поутру гвоздь-другой в стену над твоей кроватью.

Не знаю, как быть. Всю жизнь только и пытаюсь, что это узнать. А что вышло?

Первая женщина была старше меня лет на пять. У нее была большая голова на маленьком теле и вороные волосы, вечно немытые и оттого слежавшиеся, как пакля. Один пресловутый литературный персонаж однажды проснулся и вдруг понял, что уже много лет женат на женщине, которая не в его вкусе. Это-то еще бы ничего; но я-то, я-то — с самого начала знал, твердо знал, что она не в моем вкусе. Но тогда зачем, зачем все это было, друг мой, зачем?