Фламандская доска

Прежде чем ответить, она искоса взглянула на него. Похоже, он не был обижен – только слегка заинтересован: безразличный взгляд перед собой, на простирающуюся перед ними пустынную улицу, руки в карманах плаща, воротник поднят до ушей.

– Я думала, что, может быть, узнав обо всем, вы не захотите усложнять себе жизнь.

– Понятно.

На углу их приветствовал грохот грузовика-мусоросборщика. Муньос задержался на мгновение, чтобы помочь Хулии пройти между двух пустых баков.

– А что вы собираетесь делать теперь? – спросил он.

– Не знаю. Думаю заканчивать реставрацию. И писать длинную сопроводительную записку с изложением всей этой, как вы говорите, истории. Благодаря вам и я приобрету некую известность.

Муньос слушал с рассеянным видом, будто его мысли витали где-то совсем в другом месте.

– А что там с полицейским расследованием?

– В конце концов они найдут убийцу, если таковой имеется. Они же всегда находят.

– Вы подозреваете кого-нибудь?

Хулия рассмеялась.

– О Господи, конечно же нет! – И остановилась, не досмеявшись. – По крайней мере, надеюсь, что нет… – Она взглянула на шахматиста. – По-моему, расследовать преступление, которое, может, и не является таковым, – очень похоже на то, что вы проделали с картиной.

На лице Муньоса опять появилась прежняя полуулыбка.

– Думаю, тут все дело в логике, – ответил он. – И, возможно, логика – именно то, что роднит шахматистов и детективов… – Он прищурил глаза, и Хулия не могла понять, в шутку он говорит или всерьез. – Говорят, Шерлок Холмс тоже играл в шахматы.

– Вы читаете детективные романы?

– Нет. Хотя то, что я читаю, пожалуй, имеет с ними некоторое сходство.

– Например?

– Разумеется, шахматную литературу. Потом, математические игры, логические задачи… В общем, такого рода вещи.

Они пересекли безлюдный проспект. Взойдя на противоположный тротуар, Хулия снова потихоньку окинула взглядом своего спутника. Он не производил впечатления человека, наделенного исключительным умом. В общем-то, судя по всему, жизнь у него складывалась не слишком гладко. Руки, глубоко засунутые в карманы, потертый воротник рубашки, большие уши, торчащие над воротником старого плаща… Он выглядел именно тем, кем был на самом деле: мелким, никому не известным служащим, для которого единственным средством отрешиться от серости своего существования был уход – бегство – в мир комбинаций, задач и решений, открываемый перед ним шахматами. Самым любопытным в этом человеке был его взгляд, разом угасавший, едва он отрывался от шахматной доски. И еще то, как он наклонял голову как-то вбок, словно некая непомерная тяжесть давила ему на шейные позвонки, как будто таким образом он пытался уклониться от лишних соприкосновений с внешним миром. Он напоминал Хулии пленных солдат, плетущихся с низко опущенными головами, которых она видела в старых документальных фильмах о войне. Муньос был похож на человека, проигравшего свою битву еще до того, как она началась, который каждое утро, проснувшись и открыв глаза, чувствует себя побежденным.

И все же в нем было нечто. Когда Муньос объяснял какой-нибудь ход или распутывал сложные шахматные переплетения, в нем появлялись уверенность, твердость, блеск, как будто глубоко под его неказистой внешностью жил и полыхал великолепный талант – логический, математический, какой угодно, – придававший вес и значительность каждому его слову и движению.

Хулии захотелось узнать его поближе. Она поняла, что не знает о нем практически ничего, кроме того, что он играет в шахматы и служит бухгалтером. Но было уже слишком поздно. Их совместная работа закончилась, и было мало вероятно, что они когда-нибудь встретятся снова.

– Странные у нас сложились отношения, – сказала она вслух.

Взгляд Муньоса несколько секунд блуждал, как будто в поисках подтверждения этим словам.

– Обычные шахматные отношения, – ответил он. – Мы с вами были вместе столько времени, сколько длилась наша партия. – Он снова улыбнулся своей смутной, ничего не означающей улыбкой. – Звоните мне, когда вам снова захочется сыграть.

– Вы меня просто сбиваете с толку, – вдруг проговорила она. – Правда, честное слово.

Он остановился и удивленно взглянул на нее. Теперь на его лице не было улыбки.

– Не понимаю.

– Я тоже, если дело в этом. – Хулия немного поколебалась, не слишком уверенная в почве, на которую ступала. – В вас как будто два разных человека. Иногда вы робеете, замыкаясь в себе, становитесь как-то трогательно неловки… Но как только в воздухе хотя бы отдаленно запахнет шахматами, вы обретаете прямо-таки поразительную уверенность.

– И что же? – безразличным тоном спросил шахматист, когда Хулия замолчала, не доведя до конца свои рассуждения.

– Да ничего. Ничего больше… – И, пристыженная собственной болтливостью, принужденно усмехнулась. – Наверное, это выглядит нелепо – в такой-то час. Простите.

Он стоял перед ней – руки по-прежнему в карманах плаща, из-под расстегнутого ворота рубашки на плохо выбритой шее выступает кадык, голова чуть склонена к левому плечу, точно в раздумье над только что услышанным. Однако он уже не казался растерянным.