Флатус

На этом все могло и закончиться, если бы младший городовой Незалежкин, который не обнаружил на теле девушки признаков насильственной смерти. Тут же разгорелся спор между следователем Устюговичем и Незалежкиным. Первый утверждал, что жертву задушили и после изуродовали лицо. Городовой отвечал, что девушку не изуродовали и, судя по глубоким шрамам и бледно-серой коже, она была просто не очень красивой. В какой-то момент спор мог перерасти в драку, но я решил вмешаться, выступив своего рода рефери и тем самым ослушавшись приказа Чудновского. Спорившие с удовольствием разрешили мне осмотреть тело, ведь каждый из них считал, что он прав. Признаков насилия и вправду я не нашел, а след якобы от рук преступника на шее жертвы очень напоминал натертость от жесткой ткани платья. Готовый вынести вердикт, я привстал с колен, и мой взгляд случайно упал на голую веточку куста крыжовника, на которой болтался кусок бумажного пакета. Моя интуиция кричала, что это может быть зацепка, но как я мог объяснить это старшему следователю, если сам не до конца понимал, чем так важен этот бумажный кусочек, безвольно зацепившейся за куст? Молча сорвав бумажку с ветки и убрав в карман, я озвучил спорщикам свое мнение. Безусловно, на девушку напали и, возможно, пытались изнасиловать, но намеренно ее не хотели убивать. Напавший мог надавить на голову рукой, а девушка, уткнувшись лицом в грязь, задохнулась. После моего вывода, Незалежкин самодовольно улыбался, не отводя взор от начальника следствия. В свою очередь тот жутко разозлился, но, думается мне, не от прозвучавших выводов, а от самого факта публичного унижения, которое, как он мог считать, нанес ему городовой.

В итоге, когда мы явились в участок, начальник следствия отчитался Чудновскому и выдвинул мою версию, приписав ее своему “пытливому” уму, да еще выпалил полицмейстеру, что я полез самостоятельно осматривать труп. Алексею Николаевичу не понравилось услышанное, и он запретил мне выезжать на места преступления, нагрузив бюрократической работой. Возможно, так бы продолжалось достаточно продолжительное время, пока не случилось убийство, которое тоже могло попасть под классификацию начальника следствия как “очередной прибитый”. Поначалу так и произошло. Чудновский кинул на мой стол папку с делом под номером 3220 и попросил заполнить все поля в личной карточке жертвы. Занявшись делом, я поднял взгляд на полицмейстера и заприметил в его руках мятый, перепачканный грязью бумажный пакет. Не успев толком сформулировать вопрос, я кивнул на пакет и выкрикнул:

– А это что?

Алексей Николаевич сморщился и неохотно ответил:

– Нашли возле тела и по глупости приписали к уликам. Вот для чего, спрашивается, тащить весь этот мусор в полицейский участок?

Моя рука, соревнуясь в скорости со вспышкой озарения, нырнула в карман мундира и громко упала на стол. Чудновский вопросительно посмотрел на кусочек бумажного пакета, несчастно скукоженного на моей ладони.

– Точно такой же я нашел на том месте преступления, недалеко от тела… якобы… – я драматично выдержал паузу перед последним словом, – … якобы изнасилованной девушки.

Уверенность в том, что полицмейстер не сочтет меня дураком, была не так высока, особенно очень смущала долгая пауза, выдерживаемая Чудновским.

– Звучит очень глупо, юноша, – наконец обратился он ко мне. – Но что-то в этом есть, давай сюда.

Радости моей не было предела. Первая зацепка, в первом серьезном деле, да и, хоть не явно, но все же одобрение со стороны полицмейстера города Люберск. Я был готов рваться в бой, найти каждого преступника и наказать его по закону… Но Алексей Николаевич не спешил вытаскивать меня из лап бумажной волокиты. Конкретных обоснований этому поступку я от него так и не услышал, лишь единственная фраза, размытая в душном смраде моего кабинета, звучала изо дня в день: “Ты не готов”.

Возможно, такое отношение ко мне со стороны полицмейстера и заложило фундамент для обиды на Чудновского, которую я держал в себе долгое время.

Через месяц случилось очередное убийство на окраине города. На этот раз на месте преступления не было бумажного пакета, даже его маленького лоскутка не нашли, но нашелся свидетель. Старый дворник, заприметивший человека в черном пальто, который сломя голову убегал дворами. В руках неизвестного старик видел бумажный пакет округлой формы, будто забитый воздухом, как воздушный шар. Чудновскому хватило этого показания, чтобы сделать бумажные пакеты главной уликой в деле о неизвестном маньяке. И здесь настал долгожданный момент. Алексей Николаевич вытащил меня из лап бюрократической рутины и приставил к следственной группе полицейского участка города Люберск. Я был счастлив официально стать частью руки закона, но эта радость оказалась с горьким привкусом нерасторопности Чудновского, его недальновидности и присущего всем высшим служащим государственного чванства.