Фледлунд

Ханна помолчала, раздумывая над его словами. Разговор из легкого неожиданно ушел в психологические дебри. Магда все никак не могла развязать Ханне язык на эту тему. Годы прошли в попытках замолчать все, что она чувствовала по отношению к матери. Не было верных слов. Не было мужества. Но почему-то сейчас, лежа под струями дождя, она ощущала бесстрастие, которого ей не хватало, чтобы начать говорить.

– Она не причиняла мне вреда. Никогда. Она старалась быть хорошей матерью, но у нее было слишком много… ее. Есть люди, которым тяжело увидеть других. Они не могут сместить фокус. В своем эгоизме она была очень искренна. Мне до сих пор сложно сформулировать, чего именно она мне не дала. Это же не рынок, где все можно взвесить и сказать: тут перевес, а тут обсчитали… Просто я была сама по себе, росла с холодной, корыстной теткой, жившей за ее счет. Раньше я думала, мамы нет, потому что она много работает, чтобы я была счастлива. Так она говорила. Но когда она потеряла свой статус и застряла дома, я почувствовала, что меня будто и не было в ее жизни.

Деревья словно подступили чуть ближе, трепетно слушая ее рассказ. Эрик перевернулся на бок, внимательно глядя на ее профиль, и даже его дыхание стало почти бесшумным. Ханна же не могла оторвать глаз от водного мира над ней. С каждым словом она опускалась все ниже на дно.

– Возможно, я зла, потому что она никогда не спрашивала, чего я хотела. И всегда убеждала, что в моих бедах есть смысл. Мучительный смысл – ясный ей и богу, но не мне. Магда, мой психотерапевт, считает, что я скрытно сопротивлялась всей этой блажи, но никогда не могла перевести свой протест в область осознанного. Потому что если бы я не противилась, то не ощущала бы этот диссонанс. Все это просто копилось и разъедало годами. Мой бог желает мне смерти. Моя мать молит его об этом, потому что я стала ее уродливым секретом.

И наверное, я не так больна, как Ребекка. Мне не хочется причинять вред другим и даже себе, я могу находить у себя точки контроля. Но болезнь души вообще нельзя поместить в строгие рамки. Возможно, все мы сломаны, просто «официальные» сумасшедшие не умеют это скрывать. До смерти матери я пребывала в пограничном состоянии. Ее присутствие сильно сковывало меня, и я принимала ее заветы за свои. – Ханна повернулась к Эрику в полупрофиль и произнесла то, чего не знал никто: – У нее была последняя стадия рака. Она превратилась в тень и такую себя не могла вынести. Тогда она попросила меня о последней помощи – дать ей уйти. Грех не грех – ее уже не волновало. Когда речь заходила о ней, бог мог покурить. И я решила выполнить ее просьбу. Вколола ей огромную дозу инсулина. Любая сиделка тебе его достанет за деньги. Это известный способ ухода для безнадежно больных, тебе ли не знать, ты же медик. Помню, как безропотно выполнила все, о чем она меня попросила. Перед смертью она сказала мне: «Спасибо, что милостива ко мне». И только когда я это сделала, я поняла, что самое страшное она, как всегда, оставила мне. Что одному милость, то другому – наказание. Мне кажется, упросив меня сделать это, она по-настоящему что-то сломала во мне. Я одобряю гуманную смерть, но не была готова выполнять это собственноручно.

Эрик всматривался в нее так, будто открыл что-то новое – некую диковину. Удивление в его глазах перешло в странное удовлетворение. Как если бы ее страшный секрет ему понравился. Но вслух он сказал только одно:

– Инсулин достать легко, но рассчитать дозу еще надо уметь. Она могла впасть в кому, и иногда инсулиновой смерти ждут днями.

– Все вышло так, как она хотела. Но ее смерть оставила меня с чудовищной пустотой и чувством вины. И я не понимаю, что делать со своей жизнью. Если честно, я думала, что скоро сама за ней отправлюсь, такая у меня была аритмия… Но Ребекка решила иначе.

Вместо ответа Эрик притянул ее голову к себе и поцеловал. Ханна же заплакала. От сказанного упал замок в груди, и сколько же там было отчаяния и непонимания. Эрик не переставал целовать ее, ловя слезы, затем прижал к себе, и они застыли в этой позе, слушая перестук капель над ними.

Ханна достигла самого дна. Это была зона абиссаль.

* * *

Она вернулась домой на следующий день. Эрик хотел, чтобы она осталась, и Ханна осталась. Она сделала бы все, что он пожелал. Связь между ними стала неразрывной и глубокой и не требовала слов и статусов. Он погрузился с ней в ту жуткую бездну из слов и аккуратно вывел обратно в вечнозеленый сад. Ханна не понимала, как ему удалось, но в этом, похоже, заключался его дар – вытягивать все самое худшее, а затем пробуждать, как от кошмара. Главное – он ни разу ее не осудил. Эрик словно понимал каждую темную мысль, каждое низменное обвинение, каждую слабость, и ни Магда, ни таблетки не были на такое способны.

Ханна сидела перед включенным лэптопом, ощущая в себе странную пустоту. Но это было хорошее чувство. Сердце Ребекки мерно стучало, и теперь они были едины. Если обе любят Эрика, что им делить?