Флоренс Грин - 81

Человек, растусовавший материковых китайцев, чешет в затылке, где у него, похоже, жировая киста. (Я могу прояснить ситуацию. Моим инструментом будет доклад по теории игр.) Что, если Мандрагор все же сыграл бы… Нет… Что, если бы он уселся за инструмент, воздел кисти и… Что? Основные моря… Хотите послушать об основных морях? Флоренс расталкивают. Люди начинают задавать вопросы. Если не эта страна, тогда какая? Италия? «Нет,» — Флоренс скалится сквозь свои изумруды, — «не Италия. Я была в Италии. Хотя мистер Грин был просто очарован Италией.» «Наскучить доктору для пациента означает стать похожим на других. Пациент изо всех сил борется за признание своей исключительности. И это, конечно, тактический ход, уклонение от самой сути психоанализа.» Первое, что Хоть-Куда-Американский-Парень сказанул Флоренс на самом краешке их знакомства: «Садам в Вест-Сайрил-Коннолли пора закрываться.» Такая реприка была ей приятна, просто замечательная реплика, силою этой реплики Баскервилль и был снова приглашен. И во второй раз не оплошал: «Прежде чем цветы дружбы увяли, дружба усушила Гертруду Стайн». Джоан похожа на этих ослепительных девушек из «Вог», дразнящих в своем микенском неглиже, голенькие животики со льдом. «Он движется,» — произнес Мандрагор, и рояль приподнял себя волшебно на несколько дюймов и закачался из стороны в сторону в осторожном болдуиновом танце. «Он движется,» — согласились остальные пассажиры, околдованные постгипнотическим влиянием. «Они движутся,» — говорит Джоан, отсылая к своему вырезу, где тоже колышется из стороны в сторону, вибрирует тайное движение Хайнца. Я выношу супу серьезное предупреждение, задрапированное самыми недвусмысленными что ни есть выражениями, и Джоан благодарно лыбится, но не мне, а Памеле Хэнсфорд Джонсон. Может быть, Виргинские острова? «Мы там были в 1925-м, мистер Грин пон_сил, я провозилась с его желудком всю ночь, и мухи, мухи — это что-то невероятное.» Они задают неправильные вопросы. «Где» — вместо «зачем». «Я как-то читала, что средний возраст добровольцев Чана — тридцать семь лет. Да, с такой компанией многого не навоюешь». Это точно, мне тоже тридцать семь, и если Чан Кай-ши решил положиться на мужчин моего сорта, ему придется распрощаться с материком. Охо-хо, нет ничего лучше интеллигентских посиделок, за исключением перепихона, сдобренного легким итальянским аперитивом.

Несмотря на свою уже упомянутую тормознутость, которая, возможно, объясняет его равнодушие к великолепному индивидуальному плану обучения, Баскервилль никогда не рисковал застояться. Напротив, его постоянно продвигали. Хотя бы потому, что его стульчик постоянно нужно было уступать какому-нибудь другому дитяте. (Баскервилль, таким образом, несмотря на внушительный рост и огромный потенциал, классифицируется как дитч.) Отчасти так. Особенно, для тех кто никогда не думал, что Баскервиль может вымахать до шести футов, изучая технику Эндрю Джексона, гелий-водород и аборты. Где теперь мои мама и папа, а? Со слов Флоренс, в циркулярный июньский полдень 1945 года шел дождь, да такой, что им можно было наполнить таз размером с море. Она посиживала в шезлонге в северной спальне (на одной из стен этой спальни висит двадцать фотографий Флоренс в одинаковых рамках, от восемнадцати лет до восьмидесяти одного, она была красоткой в восемнадцать) и читала номер «Лайфа». Там как раз напечатали первые снимки из Бухенвальда, и она не могла отвести глаз, она прочла текст — или часть текста — и ее стошнило. Придя в себя, она прочла статью, но не поняла ни слова. Что значит «тотальное уничтожение»? Ничего это не значило, свидетель припоминал маленькую девочку — еще живую, ее за ногу швырнули в кузов на гору трупов, подготовленных к сожжению. Флоренс стало дурно. Она безотлагательно выехала в Гринбрайер, курорт в Западной Вирджинии. Позже она позволила мне рассказать об основных морях: Южно-Китайском, Желтом, Андаманском, Охотском. «Я вижу, вы культурист,» — говорит Джоан. «Но не поэт,» — парирует Баскервилль. «А что вы написали?» — спрашивает она. «По большей части, я произношу реплики,» — говорю. «Реплики — не литература.» «У меня еще есть роман,» отвечаю, — «во вторник ему исполнится двенадцать лет». «Опубликован?» спрашивает. «Незавершен, — говорю, — но все равно очень суров и своевременен. Знаете, там про армию, собранную из детей, совсем маленьких. Но я их хорошо вооружил: М-1, карабины, пулеметы 30-го и 50-го калибра, 105 гаубиц, безоткатные пушки, нормально, словом. Центральная фигура — Генерал. Ему пятнадцать лет. Однажды эта армия появляется в городе, в парке, и занимает позиции. А потом начинает убивать людей, понимаете?» «Я думаю, мне не понравится». «Мне тоже,» — говорит Баскервиль, — «но какая разница, нравится мне или нет. Мистер Генри Джеймс пишет художественную литературе, будто Оскар Уайльд из-под палки».