Флоренский. Нельзя жить без Бога!

Аудитория переполнена: стоят вдоль стен, ютятся в проходах, примостились на подоконниках. Гул, нетерпеливое ожидание. Вскоре после звонка появляется любимый лектор, с трудом пробирается к преподавательскому столику, что наравне со студенческими скамьями. Флоренский никогда не поднимается на кафедру, не возвышается над слушающими: для со-беседования, со-действия нужно быть на одном уровне, глядеть прямо в глаза. Этот человек удивительной внешности — смуглый, с «кудрями чёрными до плеч», с гоголевским носом, — кажется, явился из другого времени, из иного пространства, быть может, как раз оттуда, где философия сделала свои первые шаги. Он слегка горбится, движения его выглядят скованными, будто огромный груз знаний отяготил всё его естество. Пристальный взгляд на окружающих из-под полуопущенных век: недолго исходящий вовне, он уходит в смотрящего, вбирает в себя пространство, становится неотмирным. Таков взор святых на древнерусских иконах. Мгновение — и воцаряется тишина. Все сосредоточенны, готовы внимать каждому слову. Голос глуховат, звучит отрывисто, нет витийства, эффектности, наигранных поз и жестов. Но речь немонотонна, внятна, постепенно завораживает:

Вслед за гомеровскою и до- или, скорее, под- гомеровскою Элладою открываются «неизмеримые, но еще более тёмные перспективы бесчисленных этнографических влияний». Таинственный, многозначительный Крит, — эта «страна исконных человеческих жертвоприношений и экстатических плясок», страна двойного топора и кровавых литургий, эта колыбель греческой культуры и множества греческих культов, — странно совпадает во множестве мелких черт своей культуры не только с Египтом, Эламом и Ассиро-Вавилонией, но также, — что весьма удивительно, — с американскими племенами, — мексиканцев и майев.

Тут начинает вновь виднеться какая-то забытая правда в седых преданиях египетских жрецов, поведанных ими еще Солону и, кажется, даже Платону, — преданиях о существовании в древние времена обширного, превосходившего Азию и Ливию (т. е. Африку), вместе взятые, материка «за устьем Геркулесовых Столбов», т. е. на Атлантическом океане. По рассказам египетских жрецов, сохраненным Платоном в диалогах «Тимей» и «Критий», этот материк, эта Атлантида, был населен племенем счастливых, могучих и высоко-культурных атлантов, объединенных в сильную державу и подчинивших себе даже Египет и Этрурию; одни только афиняне или, скорее, пра-афиняне, предки тех афинян, которые жили при Солоне, сумели дать отпор миро-державному племени. Но, упоенные собственною мощью, атланты развратились душою и вызвали на себя гнев богов. За надмение и богоборство своих насельников Атлантида погибла в один день и одну ночь от труса и потопа, поглощенная безднами морскими.

Что же думать об этом материке, о катаклизме, погубившем его, и о катастрофе, постигшей атлантов?

Лекции Флоренского подобны священнодейству. Пространство разрастается, время исчезает. Эти лекции не рассеивают и не утомляют. Лектор живописует словами, порождает музыку смыслов, овладевает аудиторией, как художник реальностью, как искусный мастер материалом — будь то камень или воск, — возносит умы и сердца в мир горний.