Флорентийка. Книги 1-4

— Я чуть не удавил его, но он поклялся всеми святыми рая, что говорит чистую правду, а затем добавил, что твой бывший дом теперь принадлежит ему, и даже предложил мне свое гостеприимство, если я, конечно, пожелаю, но я повернулся и ушел.

Если бы я остался, то наверняка убил бы его и поджег бы этот чертов дом!

— Лучше бы ты побывал там, — с горечью сказала Фьора. — Это избавило бы нас обоих от многих страданий. Ведь, подойдя к Рабодьеру, ты увидел бы открытые окна, а в саду нашего ребенка вместе с Леонардой. Клянусь, что я там была! Но если не веришь, идем со мной: мой слуга ответит на все твои вопросы, я не промолвлю ни единого слова! Идем, прошу тебя!

— Нет… Я не опущусь до того, чтобы допрашивать слугу.

Лучше я поверю тебе!

Фьора с отчаянием смотрела на его бесстрастное лицо, такое отчужденное в этот момент. Ее сердце билось так, что готово было разорваться, и она чувствовала, что каждое из произнесенных ими слов не сближало их, а все больше разделяло. Чтобы хоть немного прийти в себя, она глухим голосом спросила:

— А что ты делал потом?

— Я снова взял в руку палку и пустился в дорогу, но желания жить дальше у меня не было. Рядом текла река, но рыцарь, даже потерявший все на свете, не имеет права лишать себя жизни. Я мог еще кому-то пригодиться и вспомнил об одном родственнике своей матери, замок которого находится недалеко от Вандома. Если он еще жив, то, может быть, он даст мне то, в чем я так нуждался: лошадь, шпагу и возможность вернуться во Фландрию, чтобы снова сражаться за герцогиню Марию.

— Я полагаю, что твое желание осуществилось, ведь в Новый год мадам де Шулембург видела тебя в Брюгге, — ответила Фьора. — Я тоже разговаривала с ней, и она мне рассказала, что там произошло. Я думаю, что ты уже давно любишь мадам Марию….

На этот раз удивился Филипп.

— Я? Люблю герцогиню? Да, правда, — добавил он с презрительным смешком, — я стоял перед нею на коленях, когда вошел этот немецкий болван, за которого она вышла замуж, но я говорил ей не о любви!

— Правда?

— О своей чести! Я умолял ее начать войну за нашу Бургундию, захваченную солдатами короля. Я умолял дать мне войско и хорошо вооружить его. С ним я поднял бы весь Селонже, а за ним, я в этом уверен, поднялись бы еще многие!

Когда он говорил о своей мечте, то в его глазах загорелся огонь, которого не могла зажечь в них женщина. Это вызвало не только ревность, но и гнев Фьоры:

— Безумие! У тебя никогда ничего не получится. Братья де Бодрей, которые так долго защищали Франш-Конте, в конце концов сдались! Тебе бы тоже пришлось сдаться, но в этот раз ты бы не ушел живым с эшафота!

— И что из того? — грубо ответил Филипп. — Ты не можешь себе представить, как я об этом жалею! Однако герцогиня не захотела меня слушать, потому что она только и мечтает о своем супруге, думает только о нем и дышит только им, этим завитым блондином, этим немцем, которого интересуют лишь Фландрия и Артуа!

— Ты мыслишь не очень последовательно, — спокойно сказала Фьора. — Если бы у тебя что — нибудь получилось, то сражался бы ты именно за этого немца. И именно ему ты бы преподнес свою дорогую Бургундию. Великий Бастард не смог вынести, что черные орлы станут топтать цветы лилий. А твои знаменитые принцы, включая и того, который покоится здесь, все были из рода Валуа, как и король Людовик, а мать герцогини Марии тоже была француженкой. Ты не сможешь переделать историю по своему желанию, Филипп де Селонже, и сейчас тебе надо думать о своем сыне, которому нужен отец!

На этот раз Филипп молчал, и Фьора поняла, что ей удалось задеть чувствительную струну, а потому продолжала:

— Неужели ты думаешь, что брат Карла Смелого и его лучший военачальник, и такие люди, как Филипп де Кревкер, Крои и многие другие, они присоединились бы к королю Людовику, если бы не видели в нем достойного господина? Я не прошу этого у тебя, но вернись к нам, Филипп! Тебя никто не заставляет жить в Турени. Мы вместе уедем в Селонже и проведем там все оставшиеся нам годы жизни!

Они обошли всю церковь и снова оказались у могилы, рядом с которой на этот раз никого не было. Филипп машинально зажег погасшую свечу.

— Мне хорошо рядом с ним, Фьора! Когда я уехал из Брюгге от этой ужасной четы, которая думает лишь об охоте и праздниках, мне захотелось побыть у могилы и попросить монсеньера указать мне правильную дорогу. И здесь я увидел Баттисту в рясе послушника. И я понял, что это и есть ответ, которого я искал! Я остался….

— Ты не любил меня…. Ты никогда меня не любил! — воскликнула Фьора, и слезы снова заструились по ее щекам. — Если бы ты любил меня…

Тут впервые за все это время он посмотрел на нее, и Фьора поняла, что она ошибалась, она с замиранием сердца почувствовала, что любовь жива. Филипп торжественно положил на каменную плиту свою большую сильную руку.

— Именем того, кто покоится здесь, клянусь, что всегда я любил только тебя одну.