Флорентийский дневник

XIII. Если вдуматься, в этом нет ничего странного — ибо на деле мосты, по которым можно ходить друг к другу, приодевшись и приукрасившись, не в нас, а за нами, точь-в-точь как на ландшафтах Фра Бартоломео или Леонардо. Ведь на деле жизнь достигает вершин в отдельных личностях. А тропинка от одной вершины к другой идет через широкие долы.

XIV. Когда сходятся двое или трое, это еще не значит, что они составляют общность. Они — что марионетки, нити от которых держат разные руки. И лишь когда все будут направляться одной рукой, они вступят в такую общность, которая принудит их или кланяться, или рвать друг друга в клочья. Да и все источники сил человека — там, где его нити держит одна всевластная рука.

XV. Лишь в общий час, в общую бурю, в одной комнате, где они сойдутся, все обретут себя. Общение между ними станет возможно только тогда, когда за их спинами замаячит один, общий фон. Ведь у них должна быть возможность оглянуться на одну родину. Им словно придется предъявлять друг другу свидетельства, носимые с собою и все до единого несущие на себе нрав и печать одного и того же владыки.

XVI. Пение лампы или голос бури, дыхание вечера или вздохи моря — что бы тебя ни окружало, за твоей спиной никогда не затихает просторная мелодия, сотканная из тысячи голосов, в которую твой одинокий голос вплетается лишь время от времени. Знать о том, когда твой черед вступать, — вот тайна твоего одиночества, так же как и искусство истинного общения: выпасть из высоких слов в единую общую мелодию.

XVII. Если бы святые Марко Базаити[68] раскрыли свои души навстречу чему-то иному помимо своего блаженного общения, не тянули бы они друг к другу тонкие, нежные руки, стоя на переднем плане картины, где живут. Они отступили бы вглубь, сразу уменьшившись, и из глубин притихшего ландшафта пошли бы друг к другу по крошечным мостам.

XVIII. Точно таковы же и мы, если поглядеть на нас спереди: с тоскою благословляющие друг друга. Наши мечты сбываются в сияющих глубинах задних планов. Там средоточие их воли, там они действенны. Там разыгрываются истории, на которых мы — лишь неразборчиво выписанные заглавия. Там наши встречи и расставанья, наше горе и утешенье. Там существуем мы подлинно, а здесь, на переднем плане, лишь появляемся и исчезаем.

XIX. Припомни людей, которые, как ты видел, были вместе — но ничто из окружающего не объединяло их. К примеру, родных по крови, собравшихся у смертного ложа того, к кому питали неподдельную любовь. Каждый погружается тогда глубоко в мир собственных воспоминаний. Их слова проходят, не касаясь друг друга, но даже не подозревая об этом. Их руки в смятении первых мгновений не попадают друг в друга. — И вот утрата, что маячит за их спиною, наполняет собой все кругом. Они усаживаются, свесив головы, и молчат. Над ними словно раздается шум леса. И они становятся дороги друг другу как никогда раньше.

XX. Обыкновенно, когда тяжкая утрата не заставляет умолкнуть всех разом, каждый улавливает из мощной мелодии заднего плана то чуть больше, то чуть меньше. А многие и вообще ничего не слышат. Эти — словно деревья, что, позабыв о своих корнях, думают, будто шорох их ветвей и дает им силу жизни. Многим просто недосуг вслушаться. Им не терпится. Эти бедняги, лишившиеся родины, утратили и смысл бытия. Они ударяют по клавишам дней, неизменно извлекая из них один и тот же, заунывный и сиротливый звук.

XXI. Стало быть, если мы хотим стать мастерами жизни, нам нельзя забывать о двух моментах:

во-первых, о великой мелодии, в которой соучаствуют вещи и ароматы, ощущения и события былого, сумерки и тоска,

а во-вторых, об отдельных голосах, входящих в этот общий хор и доводящих его до завершенности.

А чтобы создать произведение искусства, иными словами, картину более объемной жизни, переживания более чем сегодняшнего — возможного всегда и во все времена, надобно привести к правильному соотношению и выровнять оба голоса: голос этого мгновенья и голос группы людей, живущих в нем.

XXII. Для этого нужно распознать оба элемента мелодии жизни в их простейших формах; нужно из беспорядочных шорохов моря извлечь ритм прибоя, из запутанной суматохи будничного разговора выпутать живую нить, за которую держатся другие. Нужно сопоставить чистые тона красок, чтобы понять их контрасты и родство. Ради самого важного нужно научиться забывать многое.

XXIII. Когда двое делят одну тишину, им не надо говорить о мелодии своих мгновений. Она уже и сама по себе связывает их в одно целое. Словно пылающий алтарь, воздвиглась она между ними — а они робко питают священное пламя, скупо роняя слова.

Если я перемещу этих двоих из их ни на что не покушающегося бытия на сцену[69], то мне определенно придется показать двух любящих и объяснить, отчего они блаженны. Но на сцене этот алтарь незрим, и всем будет невдомек, к чему относятся странные жесты, наводящие на мысли о жертвоприношении.

XXIV. Есть два выхода из такого положения: