Флот, революция и власть в России: 1917–1921

Народоволец лейтенант Е. А. Серебряков[43] писал о русском флоте рубежа 70–80-х годов XIX в.: «…но в то время морская среда была так дружна и корпоративна, что из ее среды очень мало и очень редко что-либо могло дойти до ушей Департамента полиции»[44]

. «Кстати, расскажу маленький эпизод, как всякое ведомство старается отклонить от себя неприятности (выделено авт. – К. Н

.). Вскоре после 1 марта [1881 г.], еще до ареста Суханова, когда были найдены бомбы на Тележной улице, заподозрили, что в них были употреблены запалы Морского министерства; потребовали специалиста из Кронштадта. Был послан минный офицер лейтенант Бергман, реакционер по убеждению. И вот что он говорил в клубе о своей поездке: “Прихожу, показывают запалы … смотрю – наши! Никакого сомнения – наши!.. Но, черт их побери, я им втер очки … доказал, что австрийские. А то такую бы кашу заварили”»[45]. Конечно, в данном случае речь не о бюрократическом стремлении ведомства «отклонить от себя неприятности», ведь лейтенант Бергман не мог отвечать за других морских офицеров, он не был ни министром, ни главным командиром Кронштадтского порта, ни даже командиром корабля. Дело в корпоративной сплоченности офицеров «традиционной» армии и в презумпции их лояльности существующему строю, которая доходит до покрывания революционных элементов в офицерской среде. Основная масса лояльных офицеров настолько уверена в прочности существующего порядка, что не видит необходимости в ежедневной и личной борьбе за его сохранение. Воспоминания Е. А. Серебрякова особенно интересны именно тем, что их автор был совершенно нетипичным офицером «традиционных» вооруженных сил и обращал внимание на те стороны сознания своих сослуживцев, которые ускользали от «обычного» его современника.

В другом месте своих мемуаров Е. А. Серебряков вспоминал: «Не помню, кто из артиллеристов рассказывал мне, что хотя он и один из всей батареи состоит членом партии, но вся батарея об этом знает…»[46]

, и никто из офицеров не собирается доносить на революционера-террориста.

Относительно подмены политических взглядов офицерства «традиционных» вооруженных сил корпоративной сплоченностью можно привести другой пример. Е. А. Серебряков описал своего сослуживца, А. Протасьева, который «искренно ненавидел не только революционеров, но и самых скромных либералов». «Весь пропитанный дворянскими традициями, презиравший мужика и все сословия, кроме дворянского, ярый защитник самодержавия со всеми его атрибутами», А. Протасьев, узнав о том, что народоволец мичман В. В. Луцкий арестован и должен быть казнен, прибежал к Е. А. Серебрякову «весь бледный» и заявил: «Это так оставить нельзя, надо обдумать план его освобождения. Подумай над этим хорошенько, а я пойду к другим…” Не знаю, на какой шаг он решился бы – человек он был твердый и смелый»[47]. «И это было не исключением, – замечал Е. А. Серебряков, – но в той или другой форме, среди офицеров, по крайней мере на флоте, дух товарищества всегда пересиливал сознание долга перед (не говоря уже о начальстве, оно не считалось) правительством в целом. Будь здесь вопрос об императоре, то, несомненно, А. Протасьев был бы против Луцкого, но правительство никогда не отождествлялось ни с императором, ни с Россией»[48]

. Отказ офицеров Черноморского флота участвовать в расстреле лейтенанта П. П. Шмидта в 1906 г. – еще один пример подобной корпоративности. Участвовать в расстреле товарища по Морскому корпусу, даже явного врага существовавшего политического режима, офицеры «традиционных» вооруженных сил посчитали позорным, при том что говорить о сочувствии революционным идеям в среде морских офицеров было бы нелепо.

Ненависть и презрение офицерства традиционных вооруженных сил к организованной системе политического контроля чувствовали сами революционеры. Большевик матрос Н. А. Ховрин писал о 1914–1915 гг.: «У нас на “Павле” (линейный корабль “Император Павел Первый”. – К. Н.) таким жандармским прихвостнем был старший штурман [лейтенант В. К.] Ланге. Этот человек, разумеется, скрывал свое истинное лицо не только от матросов, но и от командного состава: многие офицеры, даже из самых заядлых монархистов, брезгливо относились к таким типам»[49].