Флотоводец

Так что жизнь наша была разнообразной и наполненной. В центре ее находилась новая работа Николая Герасимовича. Он вспоминал Испанию 1936–1939 гг. (время, как мы называли его тогда, накануне войны). Рассказывал истории, которые поражали меня яркостью красок: о Валенсии с великолепными народными праздниками и танцами испанских крестьян на площадях; о Барселоне, где он повидал бой быков в громадном цирке и всю подготовку к бою, когда цирк делился на две части — «соль» и «сомбра», т. е. солнце и тень; о Толедо с картинами Эль Греко и о Прадо с творениями Веласкеса, красочными гобеленами Гойи. Я слушала и ясно видела этот желтый песок и синее небо. Представляла Николая Герасимовича, шагающего стремительной походкой по Мадриду и набережной Картахены.

Часто он задумчиво бродил по дому. Был рассеян и отвлечен какими-то глубокими потаенными думами. А в папке на письменном столе появлялись все новые и новые листки воспоминаний о его большом плавании по жизни. Наши дети жили в Ленинграде. Николай в 1954 г. поступил в Нахимовское училище, в 1960 г. он учился уже в Высшем военно-морском училище им. Дзержинского, а Владимир — в Нахимовском. С улыбкой вспоминаю сейчас, как наш сын Николай сам сделал выбор учиться морскому делу. Тяга к этому была видна уже в раннем детстве. Он с нетерпением всегда ждал старшего брата, когда тот приезжал с кем-нибудь из товарищей из училища на каникулы. Жаль было отпускать его, думалось, что еще рано. И вот в 1954 г. однажды, узнав, что у нас будет обедать начальник училища Грищенко, он и сын адъютанта Н.Г. явились перед нами подстриженными под машинку «готовые немедленно к корабельной службе», о чем громко по-строевому заявили нам. Пришлось расставаться.

Мы жили за городом летом и зимой. Сыновья навещали нас, приезжая на каникулы с друзьями. Мы полюбили наш домик с маленьким садом. Вставал Николай Герасимович рано. Пока я готовила завтрак, он, уже одетый в простой старый костюм (к новым вещам привыкал долго) и в берете на голове, не спеша прогуливался по самой длинной дорожке сада. Часто останавливался, осматривая стволы деревьев, и о чем-то думал, думал… К завтраку приходил свежий, оживленный. «Как хорошо, что мы живем здесь — какой воздух, какая тишина — можно о многом поразмышлять. Знаешь, когда я выхожу в сад, мне начинает казаться, что все у нас наладится, справедливость все-таки должна победить ложь. Мне даже кажется, что это скоро придет». В это время лицо его светилось. А мне почему-то казалось, что это он говорит для меня, чтобы я поверила. Поначалу было тоскливо без наших сыновей. Николай Герасимович предложил: «Давай посадим три голубые елочки и назовем их именами сыновей. Так и сделали. Елочки выбрали маленькие, но разные по возрасту, как и наши дети. Мы ухаживали за ними, пока они не укрепились в земле и стали быстро расти. Возле них, рядом с кустами сирени, усаживался он в свое любимое плетеное кресло отдохнуть на часок. Сорвет веточку сирени и ищет «пятерочку» — найдет и съест! Ему не надоедало смотреть, не отрываясь, на белок, с необычайной легкостью перелетавших с ветки на ветку, или как дятел винтом поднимается вверх по сосне и неутомимо долбит клювом ее ствол. Очень любил природу. Помню, в Крыму, когда мы отдыхали, мог целыми днями сидеть на берегу моря, не отрывая от него глаз, или часами бродить по Рижскому взморью, ходить по лесу. Когда я навещала его в санатории в Барвихе, он, провожая меня, показывал какое-то особое заморское дерево, кажется японскую березу. Около него всегда образовывался круг отдыхающих, завязывались оживленные разговоры. Вообще он мало говорил — больше слушал. Но бывало, он охотно вспоминал о событиях, рассказывал образно, увлекательно, о себе же старался умалчивать. Его доброжелательность, сердечность теплый товарищеский тон располагали к нему.

Любил Николай Герасимович рассказывать о замечательных людях 30-х гг. — своих сослуживцах, товарищах по Испании. С поразительной точностью вспоминал эпизод, место встречи, год, называл имя человека, припоминал его своеобразные черточки. Глаза светились, лицо вдруг озарялось улыбкой. Недаром свой маленький очерк об Испании он назвал «Испания в сердце». Большой запас жизненных наблюдений, знание жизни, встречи с интересными людьми (Антонов-Овсеенко, Карахан, Кольцов, Прието) делали беседу весьма интересной и глубокой.