Флотоводец

В 1938 г. мы встретились во Владивостоке. В штабе ТОФ пошел слух, что к нам на должность заместителя командующего назначен Кузнецов, но какой Кузнецов, никто толком не знал, а мне и в голову не пришло, что это может быть Николай Герасимович. Как-то раздался телефонный звонок. Беру трубку и слышу знакомый голос: «Чернощек Елисей Андреевич?» «Да». «Елисей, ты что же не желаешь встретиться с товарищем?» «Коля, это ты?», — спрашиваю я. «Да! Это я, Коля-треска». (Николай Герасимович любил треску, которой кормили нас в училище, поэтому ему дали прозвище «Коля-треска». Мы все имели соответствующие прозвища). «Ты где находишься, откуда говоришь?» — спросил я. «Нахожусь в кабинете зам. командующего», — ответил он. Через минуту мы встретились, коротко обменялись стандартными вопросами. Договорились вечером встретиться у него дома. Мы много говорили о личной жизни, о служебной деятельности за истекшие 11 лет, о состоянии флота, о штабном коллективе, он поинтересовался, кто из наших училищных товарищей служит на ТОФ и в каких должностях. Он был доволен, что на ТОФ служат 10 человек и все занимают ответственные должности. Не сговариваясь, мы построили наши взаимоотношения с Николаем Герасимовичем, соблюдая требования устава и субординации. Он, заметив это, сказал мне: «Передай нашим товарищам, что во время службы мы должны соблюдать уставные взаимоотношения, а вне службы оставаться добрыми товарищами, старые товарищеские отношения ценить и охранять».

В подтверждение изложенного приведу ряд примеров, участником или свидетелем которых я являлся.

Во Владивостоке в мае 1938 г. у меня распалась семья. Я тяжело переживал эту трагедию. Николай Герасимович и член Военного Совета Яков Васильевич Волков пытались исправить случившееся, но ничего не получилось. Мне Николай Герасимович сказал: «Елисей, мы с Яковом Васильевичем говорили с твоей женой, но безрезультатно: гнилую веревку не свяжешь. Я вижу, как тебе тяжело, тебе надо изменить обстановку. На днях мне звонил В.К. Блюхер и просил меня выделить ему хорошего опытного командира с академическим образованием для сформирования при оперативном отделе штаба ОКДВА морского оперативного отдела и руководства им. Это необходимо для эффективного взаимодействия ОКДВА с ТОФ. Тебе нечего объяснять важность и необходимость этого мероприятия. Мы с Яковом Васильевичем посоветовались и решили, что ты больше всего подходишь для этого дела. Мы рекомендуем тебе отправиться в Хабаровск. Здесь тебе трудно, а в новой обстановке тебе будет легче, ты там быстрее приведешь себя в порядок. Мне не хочется отпускать тебя, но я действую в твоих интересах. Согласен ехать в Хабаровск?» Я согласился.

Через неделю я был уже в Хабаровске в штабе ОКДВА. Здесь меня встретили приветливо, особенно начальник штаба Г.И. Штерн, дали мне хорошее жилье, материально устроили так, что я ни в чем не нуждался. Я с увлечением принялся за работу и постепенно стал привыкать к одиночеству. Но 22 сентября 1938 г. меня, как и многих других сотрудников штаба, арестовали, и я оказался в Хабаровской особой тюрьме. Мне, как «врагу народа», предъявили обвинение по нескольким статьям, каждая из которых предусматривала только высшую меру наказания. И в Хабаровске, и во Владивостоке я много раз подвергался тяжелым и оскорбительным допросам, до предела терпимого унижавшим человеческое достоинство. На допросы нас возили в «черном вороне» и всегда после 12 часов ночи, чтобы оказывать психическое воздействие.

В конце 1939 г. мне предложили подписать обвинительное заключение, необходимое для предания суду, но я, наученный опытными «врагами народа», от подписи обвинительного заключения, а заодно и от всех своих «чистосердечных» признаний, которые я дал на допросах, категорически отказался. Мне угрожали, уговаривали, убеждая, что за чистосердечное признание суд сделает снисхождение и снизит меру наказания. Но я решительно отверг и угрозы, и уговоры. Не знаю, откуда у меня взялись силы на это. В тюрьме ходило выражение: «Лучше умереть стоя, чем вымаливать снисхождение на коленях», — я это мнение разделял. Меня надолго оставили в покое.