Фолкнер - Очерк творчества

Фолкнер был, пользуясь словами Т.Манна, сказанными о знаменитом австрийском композиторе Густаве Малере, человеком "изнуряюще яркой индивидуальности" — подражать ему дело заведомо безнадежное. Та же Юдора Уэлти, младшая современница своего выдающегося земляка, быстро поняла это: зрелые ее рассказы и романы (особенно последний, переведенный на русский язык, — "Дочь оптимиста") не утрачивают творческих связей с наследием Фолкнера, но теперь родство обнаруживается на уровнях куда более глубоких и значительных.

А только это и существенно, исследование именно таких уровней лишь и приблизит нас к решению проблемы или хотя бы, для начала, к ее постановке.

Шла речь о той роли, которую играет в йокнопатофском мире идея Времени, о том, сколь решительно повлияла она и на структуру романов Фолкнера, и на его концепцию истории и человека. Но вот на рубеже 50-х-60-х годов происходит явление, которое назвали взрывом латиноамериканского романа. Появляются прекрасные (известные русскому читателю) книги Мигеля Астуриаса, Габриеля Гарсии Маркеса, Карлоса Фуэнтеса, выходят вещи менее значительные, но тоже интересные, вынесенные на поверхность литературы общим потоком, зародившимся в глубинах художественного сознания, пробужденного национально-освободительными движениями в странах Латинской Америки.

И выяснилось, что в основу композиционной структуры многих произведений легла идея Времени, памяти, стягивающей воедино эпохи и события. Роман К. Фуэнтеса "Смерть Артемио Круса" весь разворачивается как книга жизни умирающего миллионера, внутреннему взору которого открываются давно ушедшие из его жизни люди, давно свершившиеся дела, в которых отразились важнейшие события и тенденции национальной истории Мексики в XX веке. Точно так же строится и роман Аугусто Сеспедеса "Металл дьявола", в основу которого положена биография реального лица — боливийского оловянного магната Симона Патиньо.

Т. Мотылева, обращаясь в "Достоянии современного реализма" к роману Фуэнтеса, пишет о значении опыта Пруста. Но мне кажется, с не меньшим основанием можно говорить тут о роли художественных открытий Уильяма Фолкнера.

Ведь в этом случае линия преемственности протянется далеко за пределы «чистой» формы. Композиция романа — это его художественная концепция. А как раз между фолкнеровской концепцией мира и человека и идейно-эстетической сутью "магического реализма", в русле которого развивается латиноамериканский роман, можно найти немало общего. Особенно поучительным тут могло бы стать сопоставление "Шума и ярости", «Деревушки» с произведением Маркеса "Сто лет одиночества". Подобно Фолкнеру, колумбийский писатель придумывает мифическую область — селение Мокондо — и, следуя тем же законам саги, которые избрал для себя как творческий принцип Фолкнер, изображает, оставаясь на этом клочке земли, конфликты, страсти, события, имеющие самое широкое историческое значение.

Советский исследователь латиноамериканской прозы В.Кутейщикова пишет, что, "как и в самой действительности Латинской Америки, в романе "Сто лет одиночества" сталкиваются и соседствуют разнородные и противоборствующие начала. Вулканическая фантазия опирается на конкретную достоверность фактов, логически-закономерное выявляется через иррациональное".[67]

Разумеется, и "конкретная достоверность" тех событий, что происходят в Мокондо, — своя, особенная, и легенды, мифы, сложившиеся в этих краях, могут ничуть и не напоминать «иррационализм» Йокнопатофы. Весьма вероятно также, что ни Маркес, ни другие писатели, задающие теперь тон в латиноамериканской прозе, Фолкнера просто не читали, а если и читали, то вовсе не ориентировались сознательно на его опыт. Но речь ведь, повторяю, и не идет вовсе о прямых влияниях. Куда важнее попытаться понять закономерности литературного развития, взятые в широком, мировом масштабе. Так поставив вопрос, мы и вернемся к значению фолкнеровского художественного видения для поисков и находок современного романа. И лишь потом могут возникнуть, подтверждая глубинную связь, более частные, хотя и тоже существенные, точки пересечения литературных традиций. Скажем, как и фолкнеровские творения, "Сто лет одиночества" называют в критике "романом насилия" (и действительно, события в нем описываются тяжелые, кровавые), подобно американскому писателю, Маркес щедро вводит в повествование юмористическую стихию, гротеск и т. д.