Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта

Со сборной, кстати, у меня произошло что-то похожее. Я начал задумываться о том, как это должно быть интересно – быть пресс-атташе национальной команды, и тут меня отправили в командировку в Лиссабон. А через года три после того моего дебюта мой друг детства по имени Рома, божественно игравший в футбол, начал тосковать о своей уходящей мечте сделать карьеру футболиста. Я позвонил в Сочи Найденову, попросил его посмотреть парня, и тот сказал: «Пусть едет, у меня игроков вообще нет, я из второго дивизиона людей просматриваю».

Рома обрадовался. Собрался было, но не поехал. Я смотрел на него и не понимал, а он рассудительно говорил мне:

– С отцом посоветовался. На РКК сейчас зарплаты хорошие, солидный соцпакет. Если уйду, неизвестно – возьмут ли обратно. А тут другой город, получится – не получится… Вот если бы в Москве…

Я сказал ему: «Подумай еще раз». А надо было бы сказать: «Ты дурак, Рома, вот твой шанс – езжай и цепляйся, это же Высшая лига. А ты можешь, ты просто идеальный центральный хав. Молодой, бесплатный, без запросов».

Он остался в Москве. Токарь высочайшей квалификации. Вроде доволен жизнью, он всегда был очень светлым и веселым парнем. В нашей команде он был капитаном. На него приходили посмотреть персонально. Даже девочки. В одну из них он был страшно влюблен. Она смотрела с трибуны, как мы играем, и вдруг спросила у соседей:

– А почему у него на рукаве тряпочка?

Ей объяснили, что это капитанская повязка. Потом они встречались, пока он не ушел в армию. А она вышла замуж. Потом второй раз. И, кажется, даже третий. У нее дома жила черепашка, и мы с Ромкой однажды нарисовали помадой на ее панцире сердечко, пронзенное стрелой. Нам влетело, и пришлось бежать за тортом и цветами, чтобы вымолить прощение.

Париж

Мы ехали из аэропорта имени Шарля де Голля в сторону центра, и Юля Бордовских с переднего сиденья постоянно повторяла:

– Это еще не Париж. Совсем не Париж.

Дома были как дома, граффити как граффити. Только Париж не был Парижем, пока мы не пересекли Периферик.

Я сидел сзади, у левого окна. И очень ждал, когда увижу Эйфелеву башню. И Триумфальную арку. И Лувр. Все равно что, но только чтобы это был Париж. Настоящий.

Мы подъехали к отелю, расплатились, после чего Вася Уткин дал нам полчаса на захват номеров, а потом мы должны были «всей бандой» ехать на аккредитацию.

Полчаса – это было за глаза. Я был внизу через пятнадцать минут. С двумя тысячами долларов в кармане – всеми моими суточными за сорок дней командировки. Это была немыслимая сумма наличными. Девятьсот я привез обратно и купил на них канадский диван с креслами, а остальные потратил на чемодан подарков и сувениров, да еще на еду. У меня был список из сорока фамилий, и когда я покупал что-то, я ставил галочку напротив очередной из них.

Я покупал брелоки с футбольным мячом ЧМ-98, талисман Кубка мира – петушка Футикса, вино, сыр и уже не помню, что еще. В музее Дали на Монмартре я купил его часы из «Постоянства памяти». Выглядели они восхитительно, но ходили хреново. В Лансе я обогатился двумя пластиковыми каскетками, раскрашенными в цвета английского флага – среди моих приятелей почему-то преобладали поклонники этой сборной.

Себе я купил майку с эмблемой ПСЖ – на тот момент еще совершенно обычного клуба, разве что столичного. Мне нравилась ее раскраска. В тот период я еще болел за ЦСКА, и красно-синяя расцветка ласкала глаз сильнее любых других сочетаний.

В 1998-м болеть за ПСЖ не было глорихантерством. Сходила со сцены та их бразильская плеяда, в чемпионате и Лиге чемпионов они финишировали из рук вон плохо. Но я болел за них, а сказать точнее – интересовался. Так часто бывает – поездка в зарубежный город оборачивается пристрастием к его футбольным клубам. Тима Журавель на собеседовании в сентябре 1996-го рассмешил Васю с Димой Федоровым признанием, что он болеет за «Виченцу». Мы тогда постоянно потешались над этим. А потом и с нами случилось нечто похожее: я с теплотой стал относиться к «Валенсии», «Фиорентине», «Ливерпулю». И конечно же ПСЖ.

В 1999-м «Плюс» купил чемпионат Франции, и он достался мне. Я выделял из общего ряда парижан и «Ланс» – команды тех двух городов, на чьих стадионах я побывал. Я перечитал Дюма, весь черный сорокапятитомник. Стендаля, Гюго, Золя, Мопассана и, разумеется, Сименона.

Потом в моей жизни не стало «Плюса» и чемпионата Франции. Но я продолжал читать французов и ездить к ним в гости. Ницца, Монпелье, Париж. Снова Ницца и снова Париж.

На жеребьевке Кубка мира в Бразилии я познакомился с француженкой, входившей в число руководителей парижского бюро Евроспорта. Мы с ней проговорили часа полтора – сначала о французском футболе, а потом о французской литературе. Это было восхитительно и немного фантастично. В ста метрах от океана, в отеле, где не было никого, кроме футбольных делегаций тридцати двух стран и полиции. Где за соседним столиком курил, пряча сигарету в кулак, Лев, а за другим ван Гал хохотал над какой-то шуткой Капелло.