Форма воды

Она повела его по длинному коридору, открыла одну из дверей и знаком пригласила войти. Монтальбано оказался в библиотеке, тысячи книг в прекрасном состоянии аккуратнейшим образом были выстроены на высоченных полках. Большой письменный стол в одном углу, в противоположном – изящный уголок для приема гостей: столик и два кресла. На стенах висело всего пять полотен, и Монтальбано с волнением тут же угадал авторов. Крестьянин Гуттузо 40-х годов, вид Лацио кисти Мелли, пейзаж с разрушенными домами Мафаи, два гребца на Тибре Донги, купальщица Фаусто Пиранделло[16]. Изысканный вкус, выбор, обнаруживавший редкого знатока. Дверь открылась, показался мужчина лет тридцати в черном галстуке, элегантный, с на редкость располагающим лицом.

– Я тот, кто разговаривал с вами по телефону. Спасибо, что вы пришли. Для мамы было очень важно с вами встретиться. Простите меня за беспокойство, которое я вам причинил. – Произношение было самое литературное.

– Что вы, никакого беспокойства. Только я не вижу, чем я могу быть полезен вашей матери.

– Об этом я уже говорил маме, но она продолжала настаивать. И не захотела объяснить мне причин, по которым сочла нужным, чтобы вас обеспокоили.

Он внимательно посмотрел на собранные в щепоть пальцы правой руки, словно впервые их видел, негромко откашлялся.

– Прошу вас, комиссар, будьте снисходительны.

– Не понимаю.

– Будьте снисходительны к маме, для нее это тяжелое испытание.

И направился к выходу, но вдруг остановился:

– Ах да, комиссар, хочу поставить вас в известность, чтобы вы не оказались в ложном положении. Мама знает, как умер папа и где он умер. Ума не приложу откуда. Она знала об этом уже два часа спустя после обнаружения тела. С вашего позволения.

У Монтальбано отлегло от души: если вдове все было известно, ему не придется изощряться и придумывать нечто маловразумительное, чтобы скрыть, какой непристойной оказалась смерть мужа. Он вернулся полюбоваться картинами. В его доме в Вигате у него были только рисунки и гравюры Кармасси, Аттарди, Гуида, Кордио и Анджело Каневари: ради них он жесточайшим образом урезал свою небольшую зарплату[17]. Большего он не мог себе позволить.

– Вам нравится?

Монтальбано быстро обернулся – перед ним стояла хозяйка: невысокая, на шестом десятке, вид решительный, лицо в мелких морщинах, не разрушавших тем не менее красоту черт, а, напротив, подчеркивавших великолепие зеленых глаз, ужасно проницательных.

– Садитесь, прошу вас. – И она направилась к дивану, пока комиссар устраивался в кресле. – Картины хорошие, я ничего не понимаю в живописи, но мне они нравятся, в доме их около тридцати. Их покупал мой муж, живопись была его тайной слабостью, как он любил говорить. К сожалению, отнюдь не единственной.

«Хорошенькое начало», – подумал Монтальбано и спросил:

– Вам лучше, синьора?

– Лучше, чем когда?

Комиссар смутился, он почувствовал себя словно перед школьной учительницей, которая гоняет его по трудному предмету.

– Ммм… не знаю, лучше, чем сегодня утром… Я слышал, что в соборе вам стало дурно.

– Дурно? Я чувствовала себя хорошо, разумеется, насколько это возможно в данных обстоятельствах. Нет, друг мой, я сделала вид, будто упала в обморок, у меня богатый опыт. На самом деле мне пришла в голову мысль, что если бы какой-нибудь террорист взорвал на воздух церковь вместе со всеми присутствующими, по крайней мере десятая часть лицемерия, существующего в этом мире, кончила бы с нами свое существование.

Монтальбано не знал, что ответить, такое впечатление произвела на него прямота этой дамы. Он подождал, пока она сама продолжит разговор.

– Когда один человек объяснил мне, где нашли моего мужа, я позвонила начальнику полиции и спросила его, кто занимается расследованием и было ли вообще начато следствие. Начальник полиции назвал мне ваше имя, добавив, что вы порядочный человек. Я была поражена: неужели еще существуют порядочные люди? И поэтому попросила вам позвонить.

– Я могу только поблагодарить вас, синьора.

– Мы здесь не затем, чтобы обмениваться комплиментами. Я не собираюсь злоупотреблять вашим временем. Вы совершенно уверены, что убийство исключается?

– Более чем уверен.

– Тогда чем же вызваны ваши сомнения?

– Сомнения?

– Да-да, дорогой мой, у вас они должны быть непременно. Иначе как объяснить ваше нежелание закрывать дело?

– Синьора, я буду с вами откровенен. Речь идет исключительно о впечатлении, впечатлении, руководствоваться которым я не должен и не имею права, в том смысле, что, когда речь идет о смерти естественной, мои обязанности состоят в другом. Если вы не сообщите мне ничего нового, я сегодня же вечером ставлю в известность прокурора…

– Я сообщу вам нечто новое.

Монтальбано лишился дара речи.