Форт Далангез

— Если сделаешь по его, то он опять тебя опередит и с Дарьей первым встретится. А не то, может быть, его и вылечат. Гангрены, кажется, пока нет. А не то пусть живёт!

— Как жить без рук без ног?

— Как все. Из этой войны многие такими выйдут.

— Лучше смерть…

— На смерть Божья воля. Не нам с тобой решать.

— Надо завернуть сани вот в ту подворотню и там…

— Пуля?

— Пуля подла. Шашка.

— Так обоих одной шашкой порешишь и его, как некогда Дарью…

— Оставь ты за Дарью говорить, Матюша! Пойми ты мою боль…

Тут нам с Ковшихом обоим показалось, будто Зимин уже и плачет, а возница Нефёд под шумок уж тронул спину своей клячи вожжами. Почуяв движение, калека в санях, забыв бормотать "Богородицу", завопил пуще прежнего. Черкески 1-го и 2-го Кизляро-Требенских полков встрепенулись. Зимин кинулся к саням.

— Не надо! — закричал Нефёд. — На станции вагоны уж к паровозу прицеплены. Там фешеры…

— Как? Опять учить меня наладился? Заворачивай налево! Стой, мужик! Или не слышишь? — вопил Зимин, размахивая обнажённой шашкой.

Возница на него окрысился. Откуда и смелость взялась:

— Не видишь, благородие, раненых везу? Тороплюсь. А ты ступай водку пить!

Сказав так, Нефёд снова тряхнул вожжами, но Зимин так вцепился в задок, что усталая кляча встала, не в силах сдвинуть сани с места. Возница соскочил на снег. Росту незначительного. Такому молодцу, как Зимин, под мышку носом уткнётся. Меж распахнувшихся пол шубы зияло узкое тело. Ноги ровно щепки в раструбах заношенных валенок. Но кнутом замахнулся всерьёз, не убоялся огромного Зимина, не попомнил, как тот его только что нагайкой хлестал.

— А ну, ты, благородие! Отвали! Геть! У меня раненые!

И тут же хором с ним:

— Ма-а-ама! Сашка-а-а! Не отпускай меня! Сделай мило-о-ость!!!

Подоспел Медведев с фляжкой, влил водки в распахнутый криком рот. Раненый поперхнулся, закашлялся, но водку проглотил.

— А ну, давай ещё! — Медведев тыкал раненому в губы горлышко фляги. — Пей! Нет мочи твои крики слушать. Жив — и слава Богу! Проживёшь и так Божьей милостью. Чай, ноги не голова. Без ног можно приспособиться жить. Мой отец в турецкую правой ноги лишился. Как вернулся в станицу, так очень горевал по ноге-то. А потом одумался и меня родил, а потом ещё двух младших сестёр. Так-то! А руки твои ведь раздроблены только. Их-то не оторвало. Их вылечат. Так-то!

С этими словами Медведев влил в распахнутый рот ещё водки, а Зимин тем временем, вовсе отставив от дел возницу, заводил испуганную лошадёнку в соседнюю подворотню. Медведев торопился за санями, оставив нас троих — Ковшиха, Нефёда и меня — стоять под окнами соляными столпами.

— Какая жалость… Какая драма… — лепетал Ковших, трясясь последним осиновым листом. — Ты понял, Лебедев, что произошло? Этот раненый — друг Зимина и любовник его жены. Дарья Сергеевна, кажется? Ты как расслышал? Дарья Сергеевна! И вот вообрази: этот раненый, но тогда ещё здоровый, соблазняет жену своего друга, то есть Зимина. Мезальянс раскрывается. Друзья выясняют отношения, и для достижения сатисфакции Зимин рубит шашкой жену, пощадив при этом друга…

Ковших бормотал ещё какие-то домыслы и пояснения, а я прислушивался, надеясь расслышать что-либо за его болтовнёй. При этом я продолжал удерживать болтуна правой рукой за шиворот, а левой за перепо-яску. Свист шашки или последнее "прости" надеялся я услышать? Бог весть! А только Нефёд сдёрнул шапку — и тут же из-за угла вышел его благородие подъесаул Зимин с окровавленным оружием в руке. Следом брёл Медведев с обнажённой головой и залитым слезами лицом. Трогательно жалостливое выражение сделало это грубое лицо таким необычайно красивым, что я даже залюбовался и в свой черёд пожалел и этого жестокого человека, и его брата Зимина.

Таким случаем обе черкески 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков один за другим проследовали мимо нас к дверям офицерского собрания. Прежде чем войти в сени, Зимин отёр о снег своё окровавленное оружие, а потом ещё раз насухо полой черкески.

— Ты вези его в похоронную команду, — проговорил, обернувшись, Медведев. — Да скажи там, что подъесаулы Зимин и Медведев завтра явятся хоронить своего друга.

Они скрылись в сенях. Возница побрёл прочь в свою сторону, а я отпустил на свободу Ковшиха. Тот по воробьиному встрепенулся и, неугомонный, принялся первым делом за меня:

— Во-первых, Лебедев, бретёрство, а не изобретательство. Прочувствуй и пойми разницу. Господь мой всемогущий! Во-вторых, по женскому вопросу. Вот он, ответ! Из-за женщины можно прийти на край жизни и смерти, ада и рая! Вот каково её значение. За это стоит выпить.

Сказав так, он запахнул шубу и скрылся в сенях, оставив меня стоять поражённым хладнокровием этого неверного поклонника Иеговы.

* * *

— Евгений Васильевич, позволите? — полковник Пирумов обратился к полковнику Масловскому.

— Конечно, Даниэл Абиссогомонович.

— Господа офицеры! Предлагаю… сплотиться!