Форварды покидают поле

...До чего может довести собственная фантазия! Пока я рисовал себе все эти сказки, Диана и Фантини ушли из цирка. Вечером я увижу ее лишь перед самым выходом, затем, едва «котят» загонят в клетки, Фантини уведет Диану ужинать в ресторан «Континенталь», а униформисты до глубокой ночи станут убирать цирк; к утренним репетициям все должно быть в полной готовности.

КОВАРСТВО ЛЬВИЦЫ

Черноярские ребята глядят с завистью не только на Саню, но и на меня: костюм с лампасами производит сильное впечатление. По вашим контрамаркам в цирке уже побывал весь состав «Молнии» и даже Княжна с подругой. Одна только мама не хочет пойти на представление и все грозится выцарапать глаза, не знаю только кому: льву, директору цирка или шпрехшталмейстеру Константину Ивановичу. Кстати, шпрехшталмейстер — очень важная персона, он ведет диалог с коверным и клоунами. Сам Борис Ильич его уважает, режиссер — тоже, а о Саньке и говорить нечего.

Шпрехшталмейстер утверждает, будто у меня хорошие данные, в частности широченная спина, могущая служить тумбой, на которой сидит лев во время выступления. Слушая это, униформисты покатываются со смеху, а мне совсем невесело: надо навести порядок в уборной дрессировщика, а главное — накормить и напоить «котят». Пьют они только чистейшую воду или Самое хорошее молоко, но в каких дозах! Попробуйте разок выпить дневную порцию молока Раджи...

— У тебя с Раджой много общего,— часто говорит Саня,— оба вы одинаково прожорливы.

Не стоит обращать внимания на его остроты. Пусть зубоскалит! Он, правду говоря, обижен. С Дианой Саня знаком несколько лет, а шоколадом она угощает меня и при всех сказала, что ей во мне нравится упрямство, гордость и смелость.

— Самое тяжкое,— говорила она Сане,— полюбить труса.

Саня озадачен: кого она считает трусом,— не его ли? Ну и дурень! Я заметил давно — все влюбленные глупеют, на глазах глупеют. Я сам видел, с каким восторгом Диана Фантини наблюдала Санькин номер. Его сумасшедшие штучки на верхушке лестницы, установленной на голове у Бориса Ильича, могут удивить хоть кого.

Не случись беда, торчал бы и я на той проклятой лестнице. Саню никто не пассирует, то есть не страхует, и это делает его номер из ряда вон выходящим. Профсоюз уже заявил протест. Но Саня заплакал на заседании профсоюза и сказал, что уйдет из цирка, если его станут страховать. Я выступил в его защиту:

— Если человек жаждет переломить себе позвоночный столб, никто не должен ему запрещать. В конце концов, этот позвоночный столб принадлежит лично Сане Стону и больше никому. Это не государственный инвентарь и не цирковой реквизит.

Председатель профкома, наш дежурный пожарник, лишил меня слова да еще обругал:

— Этот недоносок курит в запрещенных местах и даже на конюшне. Нарушает всю дисциплину, ласкается со зверьем. Кончится тем, что он подожжет цирк.

Не следовало выступать в защиту Сани. Ему я не помог, а сам попал в поджигатели. Диана на собрания не ходит, а на заседании профкома сидела и вязала шапочку.

Когда нет хорошего сбора, все нервничают. Хоть бы один аншлаг! Я бы многое отдал за аншлаг, тогда у Дианы поднимется настроение. Между прочим, мне снился великолепный сон. Будто я сижу в тумбе, на которую взгромоздился Раджа. Когда львов загоняют в клетки, я вылезаю из тумбы, и тысячи зрителей рукоплещут, забрасывают манеж цветами. Фантини торжественно передает мне шанбарьерный бич, Диана берет меня за руку и кланяется публике. К сожаленшо, наяву Диана перестала меня замечать. Когда нет кассового сбора, плевать ей на Радецкого.

Что делать? Выход должен быть найден. Проклятый сон не идет из головы. Я начинаю верить, что действительно можно остаться в тумбе на время представления. Режиссер уже несколько дней отсутствует, у него инфлуэнца. Тем лучше. Иду к шпрехшталмейстеру.

— Константин Иванович! Можно сделать аншлаг?

— Конечно, можно,— невозмутимо соглашается Константин Иванович, попыхивая трубкой,— пустить тебя в клетку к Радже с машинкой для стрижки волос. Ты его подстрижешь под польку.

— Я не парикмахер. Посадите меня лучше в тумбу. Пусть даже Фантини ничего не знает. Ведь прежде выносят реквизит,— потом устанавливают клетки. Меня вынесут вместе с тумбой и поставят на место. Я не задохнусь — там ведь вместо ручек сделаны отверстия. Перед концом представления вы объявите публике о человеке в клетке. Когда «котят» выгонят с манежа, я выйду и поклонюсь. На завтра аншлаг обеспечен!

— А мне обеспечена палата в доме умалишенных,— отпарировал шпрехшталмейстер.— В принципе из тебя выйдет неплохая тумба. Если еще раз явишься с таким предложением...

Я ушел, но утром пришел снова. Константин Иванович плюнул на манеж, хотя для этого есть урны, и взмолился:

— Пожалей меня! У тебя есть мать?

— Есть, конечно.

— Несчастная женщина! Надеюсь, у нее один такой идиот?

— Константин Иванович!

Шпрехшталмейстер устало сел на барьер:

— Еще одно слово — и можешь считать себя уволенным.