Форварды покидают поле

Настроение не поднялось даже после возвращения Зины из пионерских лагерей. Она готовится к поступлению в консерваторию и только по вечерам выходит ненадолго посидеть на скамейке у ворот. Чаще всего рядом с ней садится мама, а при этой пышной и красивой женщине я робею, теряю дар речи и стою как истукан, вызывая в ее глазах насмешливые искорки.

На все мои просьбы сходить со мной к Днепру, или в Купеческий сад Зина отвечает решительным отказом. И вообще она до неузнаваемости мрачна и молчалива.

Саня возвратился с гастролей, когда на каштанах пожелтели листья и пляж перестал напоминать муравейник. Но друг не находит для меня свободного времени. То он до полуночи гуляет с Асей, то выполняет всякие задания Игоря Студенова — ведь Саню избрали секретарем комсомольской ячейки цирка. Кроме того, он репетирует с Борисом Ильичем новый номер. И все же судьба привела их всех ко мне. Из Харькова прибыло письмо. Очень важное письмо. Через двадцать дней Степан возвращается домой. Он просит раздобыть для него брюки, рубашку и ботинки 42-го размера. И хотя внизу страницы стоит имя Степана, почерк явно чужой, письмо написано девичьей рукой, какой-то смесью русских и украинских слов. Мы нетерпеливо ждем возвращения Степана, гадая — спасен от слепоты второй глаз или нет?

НАВСТРЕЧУ ВЕТРУ

Холодное мглистое утро, нагонявшее сонную одурь, вдруг просветлело — сдержанно улыбнулось скромное осеннее солнце. На перроне засуетилась толпа, поезд с минуты на минуту должен вынырнуть из-за семафора. Но дежурный по вокзалу объявил, что поезд Харьков—Киев опаздывает на двадцать минут.

Поникли яркие букеты в руках встречающих. Мне кажется, будто вся эта толпа встречает Головню. Неужели людей мог интересовать кто-нибудь другой? Саня мрачно глядит на рельсы. У него изможденный вид, за лето он исхудал, еще больше вытянулся. Рука на перевязи — сорвался с лестницы на репетиции.

Зина и Ася подошли молча, едва кивнув. У меня сильнее забилось сердце. У Сани просветлел взгляд. Зина в новой вязаной кофточке и плиссированной юбке, на батистовой блузке красный пионерский галстук. Все так ловко сидит, делает ее еще более привлекательной.

Плакат на перроне зовет комсомольцев на аванпосты коллективизации. Зина скользнула по нем мрачным взглядом. Степан первый из нас побывал на этих аванпостах и возвращается, как с войны,— с тяжелыми увечьями, без глаза, раздавленный хищной, нечеловеческой злобой.

На миг отвлекает внимание хриплый голос диктора. Он сообщает о победе коммунистов на выборах в немецкий рейхстаг, о том, что знаменитый Бабушкин вылетел в направлении островов Надежды и Вайгача искать Амундсена.

— Счастливчик Бабушкин,— поглаживая свой ежик, говорит Саня.

Действительно, счастливчик. И я бы не прочь сидеть за штурвалом самолета и спасти великого путешественника. Степан спас малыша в Ивановке, Бабушкин разыскивает Амундсена, Амундсен жертвует жизнью ради Нобиле, а я погряз в мелких житейских заботах и утону не в бушующем океане, а скорее всего в застоявшемся болоте. Санька тоже предпочёл бы погибнуть в суровых льдах Арктики, но он не испугается и борьбы на аванпостах, смерти от рук баптистов или кулаков.

— Ты что бормочешь? — спрашивает Саня. Отвечать нет охоты. Пусть лучше спросит у Аси, отчего она глядит на него так доверчиво и нежно. Хоть бы раз одарила меня Зина таким взглядом! Ей нет до меня дела. Прижав к груди огромный букет георгин, она нетерпеливо глядит чуть припухшими от слез глазами в даль, откуда должен появиться поезд.

Скажи, Зина, о чем ты думаешь? Скажи, милая, пусть горькую правду, но когда-нибудь человек должен узнать мысли любимой. Представляю себе откровенное признание Зины.

«Разве можно, Вова, так носиться со своей любовью,— сказала бы она,— когда мир объят тревогой. Нет мне до тебя никакого дела. Бела Кун стоит перед судом австрийской буржуазии, вредители на деньги Франции и Польши совершают диверсии в Донбассе, а кулачье выжигает глаза Степы Головни — глаза, без которых он уже не сможет отличить солнце от луны, друга от врага, увидеть свою любимую».

К Зине подошла моя мать, заговорила, но поезд, оглушительно грохоча, уже мчался на нас. Словно сказочный великан, он вырвался из-за поворота и, замедлив ход и тяжело отдуваясь, остановился.

Мы бежали по перрону. Я с Саней впереди, за нами — Зина и Ася. Все так волновались, что оставили в одиночестве мою плачущую маму. Я искал в окнах вагонов знакомое лицо.

И вдруг в тамбуре, где толпились пассажиры с чемоданами, показалась маленькая грациозная Леся с тяжелыми льняными косами. Она проталкивалась к выходу, расчищая кому-то дорогу. Бывают же такие совпадения! Каким ветром занесло ее в Харьков? Кого это она ведет? Нет, это не Степан. Не может быть! У Степана совсем другое лицо, он никогда не носил очков, да еще черных. И потом этот человек совсем слепой — он движется медленно, ощупью, крепко держась за Лесю.

Но на нем моя новая косоворотка и Санины ботинки...

Леся, сходя на перрон, страдальчески улыбнулась.

— Никого нет из наших? — спросил ее спутник.

Саня первый вскочил на ступеньки и помог ему сойти.