«Фрам» в Полярном море

А потом взял несколько штук, насадил на палки да и давай палить в них. Потом ему пришло на ум поглядеть, есть ли у мертвецов мозг в костях, и он возьми да обломай одному бедро. И там был-таки мозг, провалиться мне на этом месте! Андреас взял и выковырял его щепкой.

– Да как у него духу хватило?

– Так это же, понимаешь, какой-то голландец был. Ну, а ночью Андреасу вдруг сон приснился страшный: все мертвецы пришли за ним и хотели схватить его, да он удрал от них на бом-кливер[188] и, сидя там, орал, как полоумный. Мертвецы выстроились перед ним на баке, и впереди всех тот, у кого он обломил бедро. Он приковылял и требовал, чтобы ему поставили бедро на место. Тут Андреас и проснулся. А, видишь ты, мы с ним спали на одной койке. Я сидел на койке и до слез хохотал, слушая, как он орет. Будить его я не хотел, – было интересно слушать, как ему круто приходится, понимаешь.

– А ведь это плохо было с твоей стороны, Педер, принимать участие в таком кощунстве над трупами?

– Так я же ничего худого мертвецам не делал. Я только один раз разбил гроб, чтобы разжиться дровишками и кофе вскипятить. Но когда открываешь гроб, труп ведь рассыпается прахом. А дерево было такое маслянистое, жирное, как самая роскошная сухая, смоляная сосна: и костер же мы развели! Кофе получилось – кипяток…

Один из слушателей долго сидел, погрузившись в размышления, а потом спросил:

– Ты говоришь: он двинул палкой по черепам, и они покатились. Какие такие черепа?

– Черепа? Ты что, не знаешь, какие бывают черепа? Череп– так он и есть череп… Был один лопарь, он из черепа, как из чашки, кофе пил…

Взрыв смеха.

– Вот так чашка, черт побери!

– Да вишь ты, у него другой не водилось, понимаешь. Вот он и приспособил себе такую; чем не чашка?

– Н-да, – завел Якобсен рацею, – это у них обычай такой: стрелять в черепа, как в мишень; находят особое удовольствие стрелять по черепам, что ли, или за неимением другой мишени, или еще по какой другой причине. Стреляют в глазные дыры…

Я спросил Педера о гробе Тобисена[189], не вырывали ли его когда-нибудь, чтобы убедиться: верно ли, что его и его сына убила собственная команда.

– Нет, его никогда не вырывали.

– Я, видите ли, заходил туда в прошлом году, – завел опять Якобсен, – но на берег не съезжал. Кажется, однако, насколько припоминаю, его однажды все-таки вырыли.

– Вырыли? Э, вздор! Его никогда не вырывали.

– Да, – сказал я, – мне сдается, я тоже слышал что-то в этом роде. И даже, кажется, именно здесь слышал, на «Фраме». Не ты ли это рассказывал, Педер?

– Н-нет, никогда я не говорил ничего такого. Я говорил только, что кто-то проткнул гроб гарпуном и что он до сих пор торчит там.

– Зачем же он это сделал?

– А он хотел знать, если ли что-нибудь в гробу, и не хотел его открывать, понимаешь. Пусть его, значит, лежит, где лежит».

«Четверг, 25 января. Педер и я прошли сегодня около 12 километров на восток вдоль полыньи и обнаружили, что она упирается в гряду старых сдвинутых торосов; длина ее в общем более 13 километров. Когда возвращались, лед пришел в движение, все время он напирал, порой довольно сильно. Передвигались по молодому льду, образовавшемуся в разводье, он гнулся и беспрестанно трещал под ногами.

С обеих сторон бывшей полыньи на глазах росли высокие ледяные гряды, так что шли как бы по улице, на которой не смолкал шум: то слышался визг и вой, похожий на вопли замерзающей собаки, то разносился гром и грохот, подобный реву могучего водопада. В нескольких местах вынуждены были спасаться бегством и перебираться на старый лед, так как попадалась открытая вода, по которой кружили обломки льда, или же начиналось сжатие льда поперек разводья и ледяной вал, точно застывшая волна, преграждал нам дорогу.

Лед к югу от «Фрама», казалось, сдвигается к востоку, или же по северной стороне судна лед несет к западу. Во всяком случае, льдины переместились друг относительно друга.

Видели следы небольшого медвежонка, который накануне проходил вдоль полыньи. К сожалению, он отправился на юго-запад и у нас из-за беспрерывного южного ветра мало надежды, что он почует судно и придет полакомиться чем-либо съедобным».

«Суббота, 27 января. День заметно прибывает: теперь в середине дня даже можно читать «Verdens Gang»[190] при дневном свете.

Около полудня Свердрупу показалось, что он видит за кормой землю, темную, неровную и местами довольно высокую; впрочем, он допускал, что это мог быть и мираж. Я около часу вернулся с прогулки и сразу поднялся на мачту, но не обнаружил ничего, кроме льдов и полосы тумана. Быть может, эта полоса тумана и смутила Свердрупа. Но возможно, что я пришел слишком поздно. (На следующий день мы убедились, что это был мираж.)

Вечером происходило сильное сжатие. Началось оно в 7 1/2 часов в полынье за кормой и продолжалось ровно два часа. Раздавался грохот, словно от водопада необычайной силы. Слышно было, как тяжелые льдины раскалывались и с шумом разбивались одна о другую; они опрокидывались, громоздились высокими валами, которые, должно быть, протянулись вдоль всей полыньи и на запад и на восток.