Франческа

Полночи я пролежала без сна, размышляя о любви Поля к Хенрику Шернбергу. На этого человека я никогда в жизни бы не подумала. «Любовь была взаимной?» — ломала я теперь голову. Поэтому Хенрик так отвратительно вел себя с Полем — стеснялся своих чувств? А в ту ночь… Может быть, что-то произошло между ними, и… «Я должна поговорить с Хенриком», — думала я, сидя в кровати в ночной рубашке Сесилии и записывая все, к чему пришла. Потом добавила к тексту заголовок: «Провалы во времени». Посмотрев на него, я даже испытала некоторую гордость по поводу того, что мыслю в соответствии с представлениями Хенри Бергсона о времени — может быть, теперь круг замкнется.

По всему телу бежали мурашки. Я не находила себе места — в Адамсберге я обычно выбегала на улицу, когда меня охватывало такое состояние. Некоторое время я лежала и ворочалась в постели, потом сдалась. Мне надо на воздух.

Уже на лестнице я почувствовала, что во дворе что-то не так. Свет горел в непривычном месте — в окнах сторожки мерцал огонь. У меня мелькнула мысль, что вернулся старик Вильхельм, что он снова сидит на своем скрипучем кухонном стуле с колодой карт в руке и ждет меня, чтобы сыграть последнюю партию в покер. Однако в привидения я не верю. Кто-то другой зажег там свечу. «Вернись», — сказали мне мои мысли, когда я босиком пошла вперед по дорожке. Гравий под босыми ногами был холодным и острым, но я почти ничего не чувствовала, не сводя глаз со сторожки привратника. Может быть, это Иван? Вспомнил, что надо забрать что-то еще?

Вот я приблизилась к небольшому крылечку. Постояла, заколебавшись, перед последней ступенькой, но потом сделала большой шаг вперед и заглянула в окно. В домике горела не свеча, а огонь в камине. Однако не огонь заставил меня попятиться и, спотыкаясь, слететь вниз по лестнице — а зрелище, представшее перед моими глазами. Ибо там, на одеяле перед камином, лежала моя мама, запустив пальцы в темные волосы мужчины, целовавшего ее грудь. Мне не нужно было видеть его лицо, чтобы узнать его. Это был Адам. Мама и Адам Рен.

Проснувшись на следующий день, я попыталась убедить себя, что все это мне приснилось. Разумеется, это не удалось. И что мне теперь делать? Рассказать папе? Ни за что. К тому же он, скорее всего, в курсе, раз уволил Адама. Да и с какой стати мне говорить что-то папе? Я никогда никому не рассказывала, когда случайно замечала его «за дружеской беседой» с кем-нибудь из дам на приемах, так что более чем правильно промолчать и сейчас. В глубине души я ощущала новое уважение к маме, хотя главным моим чувством было удивление. Мне она всегда казалась жертвой, которая все знает и молча страдает — а она, оказывается, не просто пешка в папиной игре. Весы сравнялись.

Я снова подумала о Поле. «Любовь не всегда рациональна». О ком думал Поль, произнося эти слова, — о Хенрике? Как бы там ни было, я не могла придумать ничего более иррационального, чем влюбиться в Хенрика Шернберга. Меня охватило острейшее желание поговорить с Полем, спросить его, как он мог влюбиться в такую свинью. «Ты заслуживаешь большего, Поль Бергман».

Поднявшись с постели, я приняла решение. Я поеду на кладбище, на могилу Поля. Я знала, что мама с папой не отпустят меня одну, а мне не хотелось, чтобы они сидели и ждали меня в машине, так что, когда они сидели на осеннем солнышке на веранде после обеда, я выкатила старый бабушкин велосипед и поехала в сторону поселка. Маленькая площадь была почти совсем пустая. Единственные, кого я встретила, были мужички, устроившиеся на скамейке возле продуктового магазина. Они сидели с банками пива в руках и разговаривали неестественно громко. Грустное зрелище. После поездки на велосипеде меня мучила жажда, так что я решила купить себе чего-нибудь попить.

— Привет, барышня, — сказал один из мужчин, сидевших на скамье, когда я поставила велосипед на велопарковку. — А ты чья дочка будешь?

Мама запретила мне разговаривать с алкоголиками на скамейке. Правило смотреть в глаза, вежливо отвечать на вопрос и задавать встречные вопросы относилось не ко всем людям.

Но сейчас я была одна и могла поступать, как хочу.

— Я дочь Рикарда и Фредрики Мильд, — ответила я.

— Гудхаммар? — спросил мужчина, сидевший рядом с первым. Он был в одной футболке и, похоже, не мерз. — Ты дочь важных господ из Гудхаммара?

Я кивнула.

— Я в молодости ворошил сено у твоего дедушки, — сказал третий, до сих пор сидевший молча — тощий, морщинистый и беззубый мужчина. — Твой дедушка был хороший человек. Он относился к нам как…

— …к людям! — рассмеялся мужик в футболке и достал карманную фляжку, которую протянул мне.

Я открыла ее и сделала большой глоток. Жидкость приятно обожгла горло. Трое мужчин взглянули на меня с уважением.

— Придешь на праздник? — спросил мужчина, угостивший меня водкой, когда я протянула обратно плоскую, обтянутую кожей фляжку.

— Какой праздник?

— Праздник урожая, — ответил мужчина так, словно все должны были это знать.

— А когда он будет?

— В пятницу и субботу.

— О чем ты врешь на этот раз? — прозвучал у меня за спиной чей-то голос.