Франкенштейн, или Современный Прометей

Из Италии они отправились в Германию, а затем – во Францию. Я родился в Неаполе, и меня, своего первенца, они повсюду возили с собой. Их единственным ребенком я пробыл еще несколько лет. При всем том количестве внимания, которое они отдавали друг к другу, у них сохранялся неисчерпаемый запас любви и к своему чаду. Первое, что я вспоминаю из своего детства – это нежные ласки моей матери и бесконечно добрая улыбка моего отца. Я был их обожаемой забавой, их кумиром, ниспосланным им небесами невинным, беспомощным младенцем, и от них зависела судьба их ребенка – добрая и счастливая или несчастная. Можно представить себе, с каким чувством этом глубокой осознанности своих обязанностей по отношению к существу, которому они подарили жизнь, вместе с идущим от обоих активным духом нежности, они ежечасно давали мне уроки терпения, милосердия и самоконтроля таким образом, как будто держали меня на шелковой, абсолютно неощутимой привязи, а все мое воспитание казалось мне сплошной чередой радостных событий. Еще долгое время я оставался их единственным отпрыском и предметом забот, хотя у моей матери зрело большое желание иметь дочь. Помню – когда мне было уже лет пять, мои родители, совершая путешествие за пределами Италии, провели неделю на берегах озера Комо. Благотворительное отношение к бедным часто приводило родителей к их убогим жилищам. Для моей матери такие визиты были больше чем просто долг – они были для нее необходимостью, стремлением души послужить, в свою очередь, ангелом-хранителем для нуждающихся подобно тому, как когда-то была спасена она сама. Совершая как-то одну из таких прогулок, они обратили внимание на затерявшуюся в складках долины особенно бедную и запущенную хижину. Возле хижины крутилось несколько полуголых ребятишек, вид которых вместе со всем остальным свидетельствовал о крайней нужде живущих там людей. Некоторое время спустя, когда отец уехал по своим делам в Милан, мама, взяв меня с собой, решила посетить эту семью. Подойдя к хижине, мы увидели сгорбленных под тяжестью трудов и забот крестьянина и его жену, которые раздавали скудные порции еды пятерым голодным ребятишкам. Среди детей внимание моей матери сразу же привлекла одна девочка, которая своей внешностью очень заметно отличалась от остальных и казалась существом из другого мира. Остальные четыре ребенка были маленькими, крепкими черноглазыми сорванцами, в то время как эта девочка была тонкой, нежной и очень красивой. Переливавшие золотом светлые волосы девочки казались короной на ее голове, несмотря на бедную одежду, в которую она была одета. У нее было широкое открытое чело, ясные синие глаза, а форма губ и лица отливали такой чувственностью и свежестью, что нельзя было не увидеть в их обладательнице существо другой породы, ниспосланное небесами и несущее ангельскую суть во всех ее чертах. Крестьянка, заметив изумление моей матери, наблюдавшей за девочкой восхищенным взглядом, не преминула тут же рассказать ее историю. Девочка была не их ребенком. Она была дочерью одного миланского дворянина. Мать девочки была немкой, и умерла во время родов. Ребенка отдали выкормить грудью этим добрым людям; они в то время были более состоятельными. Они долго не женились, а их старший сын только что родился. Отец их воспитанницы относился к тем итальянцам, которые с молоком матери впитали в себя память о былой славе их страны. Он был одним из schiavi ognor frementi[1]

, посвятивших себя борьбе за свободу своей родины, и стал жертвой ее слабости. Умер ли он или томился где-то в застенках Австрии – было неизвестно. Его собственность была конфискована, а девочка осталась бедной сироткой. Она росла у своих приемных родителей и расцветала в их убогом жилище, словно садовая роза среди темнолистой ежевики. Когда отец вернулся из Милана, он в гостиной нашей виллы увидел играющего со мной ребенка красивее ангелочка с картины, глаза которого, казалось, излучали свет, а движения были легче, чем у горной серны. Тут же выяснилось, что мама с его разрешения упросила сельских опекунов девочки передать их подопечную ей. Хотя они очень привязались к прелестной сиротке, а присутствие ее в их доме казалось им божьим благословеньем, все же было бы несправедливым и дальше держать ее в бедности и нужде, когда провидение послало ей такую могущественную защиту. Посоветовавшись с сельским священником, они передали сиротку маме. И вот Элизабет Лавенца вошла в дом отца и в нашу семью. Для меня Элизабет стала больше чем сестрой – она стала прекрасным, обожаемым компаньоном всех моих занятий и развлечений.