Франклин Рузвельт. Уинстон Черчилль

Что сделал Рузвельт против этого основного изоляционистского течения, которое ограничило внешнеполитическую сферу действий по ту сторону Западного полушария отправкой дипломатических нот? Как реагировал президент, который во внутренней политике целеустремленно боролся за инициативу, который не разделял основного убеждения изоляционистов, что США должны изолировать себя от развития действий в Европе и Азии и хладнокровно принимать их последствия, который считал новую интерпретацию вступления США в войну в 1917 году неправильной, потому что это, как он заявил приватно, знает по собственному опыту, и который уже в 1935 году был обеспокоен событиями в Европе? Рузвельт не решался во время принятия законов о нейтралитете с 1935 по 1937 год вступать с большинством американцев в бой. В силу вполне реалистичной оценки своих возможностей он знал, что не сможет одновременно претворить в жизнь свой «Новый курс», не вызвав раздражения у американского народа внешнеполитическими причинами. Поэтому он не решался, к разочарованию Халла, бросить на чашу весов свой престиж ради пристрастного эмбарго на оружие, хорошо зная, что такая попытка будет противоречить духу времени в Америке и большинству конгресса и американского народа. Данные проведенного весной 1937 года опроса показали, что 95 % населения высказались против ввязывания в «чужие войны». Осторожные предупреждения Рузвельта в 1936 году, что в суматохе внутренней политики не следует упускать из виду проблемы по ту сторону границы США, потому что они окажут решающее влияние на Соединенные Штаты в будущем, не нашли отклика у изоляционистов.

Поэтому ставшая по праву знаменитой «карантинная» речь Рузвельта 5 октября 1937 года в Чикаго, цитадели изоляционизма, произвела сенсацию, когда он сознательно неопределенно требовал объявить карантин нациям-агрессорам через сообщество миролюбивых народов. Хотя Рузвельт под натиском мощной реакции изоляционистов и этот осторожный намек взял назад, а он тогда размышлял о торговом эмбарго против Японии, значение его речи состояло не в этом. Ее взрывная сила проявилась, когда Рузвельт отверг все без исключения предпосылки изоляционистской позиции и впервые, находясь на президентской должности, после 1933 года осмелился с глазу на глаз противопоставить американцам свое собственное интернационалистское убеждение в том, что мир неделим ни в военном, ни в экономическом, ни в правовом, ни в моральном отношении, убеждение, от которого он никогда не отказывался и которое с каждой новой агрессией в Европе и Азии становилось все тверже. Современное господство террора и международного беззакония, предостерегал Рузвельт в своей речи, началось несколько лет назад. А сейчас достигло такой степени, когда под угрозой оказались основы цивилизации. Невинные люди и нации стали жертвами жесточайшей жажды власти, которой чужды справедливость и человечность в любом смысле этого слова. Затем Рузвельт непосредственно отозвался о главной предпосылке изоляционистов: никто не должен думать, что это минует Америку, что Америка позволит ждать милости и Западное полушарие (!) не подвергнется нападению. Мир настолько взаимозависим, что никакая нация не может изолировать себя от другой нации. Мир, свобода и безопасность 90 % населения планеты подвергаются угрозе со стороны оставшихся 10 %. Интердепенденсия, понимаемая как взаимозависимость всех государств мира, стала центральной идеей во внешнеполитическом мышлении Рузвельта, соответствием его внутриполитического понятия взаимозависимости, понимаемой как взаимозависимость всех слоев американского народа.