Франсуа Антон Месмер

Что касается яда, которым пользовался убийца, то это был страшный смертоносный напиток, известный еще со времен Древнего Рима. Назывался он «Agva Toffana» («Вода Тофаны») — по имени придумавшей его отравительницы. Состав этого яда, проявлявший свое действие лишь месяцы спустя, долгое время был неизвестен. Только в середине XX века установили, что он состоял из мышьяка, сурьмы и окиси свинца,

И это еще одно подтверждение того, что Сальери не был отравителем. Он не мог давать такой яд Моцарту. Ведь они виделись не регулярно, от случая к случаю, а Моцарта травили долго и педантично в течение года.

Разумеется, свои выводы о том, кто был отравителем, Ф. Карр основывает не только на трагическом происшествии в доме на Грюнангергассе. Как считает, например, немецкий драматург Рольф Хоххут, тщательно изучивший версию Карра, тот приводит в подтверждение своему весьма убедительному детективному расследованию факты, от которых нельзя отмахнуться. Как минимум они являются косвенными доказательствами.

Что касается роли Сальери во всей этой истории, то он скорее всего стал просто-напросто ловко подставленной фигурой. Император, обозленный и шокированный случаем с Хофдемелем, потребовал любыми средствами скрыть скандал, крайне нежелательный при дворе. Версия с Сальери как виновником смерти Моцарта вполне устраивала монарха и его окружение. Отсюда и поспешные похороны композитора, как безродного бедняка.

Странным выглядит и молчание до конца жизни (1842 год) Констанции, жены Моцарта. И то, что в течение многих лет она не пыталась отыскать могилу мужа, а побывала на кладбище спустя шестнадцать лет, когда это стало не так опасно и прошла обида на супруга за его неверность. Ни слова она не проронила по поводу смерти мужа и его похорон. Как и оба знаменитых врача, лечивших его в последние дни.

Молчал ученик и друг Моцарта Зюсмайр. А ведь ему Констанция вполне могла кое-что рассказать, хотя бы в порядке самооправдания, поскольку месяцами жила с ним в Бадене и у нее от него, как некоторые полагают, был сын. В пользу этого говорит и тот факт, что она впоследствии затушевывала в письмах имя Зюсмайра и поначалу не хотела выполнять последнее желание покойного мужа о том, что ученик должен закончить его «Реквием».

Молчали и другие свидетели смерти композитора.

Новое дело против Месмера

В Париже, охваченном лихорадкой революции, в атмосфере всеобщей подозрительности и жестокости Месмеру оставаться было опасно. Здравый смысл подсказывал, что хочешь не хочешь, а надо срочно покинуть город, бросив дом, и спасаться бегством от робеспьеровского террора. Так, в одночасье, он лишился всего — и жилья, и состояния, и славы. В пятьдесят восемь лет, одинокий и усталый, он вынужден был стать эмигрантом.

Сначала он думал переждать лихолетье на родине, в тиши Боденского озера. Однако потом решил вернуться в Вену — ведь у него там есть дом, доставшийся ему после смерти жены, тот самый знаменитый когда-то дом на Загородной улице. Ему казалось, что здесь он обретет наконец покой и сможет продолжить свои опыты по излечению больных. С тех пор, как он оставил Вену по злой воле недругов, минуло целых пятнадцать лет.

За давностью времени Месмер мог надеяться, что ненависть местных врачей прошла, тем более что многие из них уже в могиле. Умерла Мария-Терезия, вслед за ней ушли и два императора, Иосиф II и Леопольд. Одним словом, мало осталось тех, кто бы помнил злосчастную историю с девицей Парадиз!

Но если не осталось современников скандала, то сохранилось досье венской полиции. И едва Месмер появился в Вене, он тут же в сентябре 1793 года был вызван в комиссариат как «пользующийся дурной славой врач». Ему задают вопрос, где он пребывал до этого. Он отвечает, что был на родине около Боденского озера и в «тамошней местности».

Венские полицейские тотчас же запросили магистрат швейцарского города Фрайбург, около которого, по словам Месмера, он проживал до того, как приехал в Вену. Ответ бургомистра Фрайбургского округа не содержал ничего предосудительного: поведение Месмера было «безупречно, и жил он весьма одиноко», так что факты, вопреки утверждениям о его взглядах и поступках, не подтвердились.

Тем не менее венская полиция и ее глава граф Перген затеяли новое дело против Месмера.

Так случилось, что в доме Месмера, в садовом домике, жила принцесса Гонзаго. Как человек благовоспитанный, Месмер посещал свою квартирантку. Ей тогда было интересно с человеком, только что приехавшим из Франции, где происходили такие события. Как-то речь зашла о революционерах-якобинцах. Принцесса крайне негативно отзывалась о них. С возмущением говорила об «этих нищих как о цареубийцах, разбойниках, ворах». Она была уверена, что Месмер, сам бежавший от террора и потерявший из-за революции все состояние, разделяет ее мнение. Но он, как человек широко мыслящий, говорит о том, что те, кто боролись за свободу, сами не являются ворами. Больше того, он оправдывает их, то, что они обложили налогами богатых, — так ведь и австрийский император тоже вводит налоги.