Франсуа Вийон

В тех же случаях, когда Вийон пытался выразить свое позитивное видение религии, оно оказывалось весьма наивным. Балладу, посвященную памяти пьянчужки Жана Котара, можно толковать двояко: и как обвинение в адрес несимпатичного прокурора, и как эмоциональное оплакивание умершего собутыльника. Однако в ней содержится также определенное представление о рае и о святых таинствах. Как бы ни смеялся Вийон, он одновременно просил великих пьяниц — оскандалившегося Ноя, кровосмесителя Лота и распорядителя пира в Кане, — несмотря на все свои гнусности оказавшихся в конечном счете в раю, помочь новому собрату.

Отец наш Ной, ты дал нам вина,Ты, Лот, умел неплохо пить,Но спьяну — хмель всему причина! -И с дочерьми мог согрешить;Ты, вздумавший вина проситьУ Иисуса в Кане старой, -Я вас троих хочу молитьЗа душу доброго Котара [19]

.

Котар, «пристроенный» в раю: если бы не сочиненная Вийоном молитва Богоматери, то можно было бы подумать, что он был неверующим. Создавалось впечатление, что поэт вообще не принимал ничего всерьез и смеялся даже над своим собственным спасением. На самом деле это впечатление было обманчиво, поскольку своим спасением он все-таки дорожил, причем указывающие на это нотки прослеживаются от «Большого завещания» до «Баллады повешенных». Однако Вийон верил в Бога, но не верил в себя. И в тот самый момент, когда играл в прятки со смертью, открыто говорил о том, что рассчитывает на Богоматерь и на святых ангелов.

Я завещаю первым деломЗаботу о душе своейТебе, Мария. В мире целомЛишь ты от дьявольских когтейЕе спасешь. Я не грешнейДругих, а потому взываю:О Дева, смилуйся над нейИ приобщи к святому раю! [20]

И, уже видя себя в мыслях повешенным, он продолжал с тем же пылом говорить о своей надежде:

Простите нас, ведь мы должны предстатьПред сыном Пресвятой Марии. С намиБудь милосерден, Господи, и в пламяНе ввергни нас на бесконечный срок.Зачем умерших поминать хулами,Молитесь, чтоб грехи простил нам Бог [21] .

Вийон стремится не оправдаться, а апеллирует к Божьей любви. Он рассчитывает лишь на милосердие Христа, о чем и говорит в самом начале «Большого завещания», совершенно недвусмысленно взывая к «надежды даром наделенному» Богу.

Я, видно, грешен, всех грешней,

И смерть не шлет господь за мною,Пока грехи души моейЯ в муках жизни не омою.Но коль раскаюсь я душоюИ так приду на Божий суд,Оправдан буду я судьеюЗа все, что выстрадано тут[22].

В качестве единственного своего достоинства он называл отсутствие злобы. Из Евангелия он запомнил предупреждение: «Не судите, да не судимы будете!»

Ведь не монах я, не судья,

Чтоб у других считать грехи!У самого дела плохи [23] .

Впрочем, сам он не слишком верил тому, что говорил, и весьма прилично отделал в своих стихах тех, кто был повинен в его несчастьях. Однако «Баллада повешенных» возвращает нас к его основному устремлению — Вийон не смел и надеяться лицезреть Бога в раю, и вся его религиозность сводилась к тому, чтобы избежать ада.

Христос, господь всего под небесами,Не дай в удел нам вечный ад с чертями,Чтоб каждый искупить грехи там мог [24] .

ЗАВЕЩАНИЕ

Важнейшее место в такого рода религии принадлежало завещанию. Приготовленные заранее либо свежесочиненные «последние» распоряжения являлись завершающим жизнь деянием, способным уберечь от ада. Церковь, заинтересованная в щедрых подаяниях верующих и прекрасно понимавшая, что отрывать от наследников легче, чем от себя, испокон веков поощряла набожность решающего момента, каковым было исполненное благих намерений завещание: в доходах епархий и монастырей весьма значительную роль играли завещанные им «дары» сильных мира сего, а церковная казна постоянно пополнялась «случайными» доходами — оставленными по завещанию деньгами, благочестивыми пожертвованиями, платой за пышные похороны и поминки.