Француженки едят с удовольствием. Уроки любви и кулинарии от современной Джулии Чайлд

«Vrai ou faux, – преподаватель сделала паузу. – Женщины должны слушаться мужчин».

«Vrai»[265], – сказал кто-то, и несколько мужчин в комнате засмеялись.

«Vrai? Почему вы так говорите? Во Франции у мужчин и женщин одинаковые права и обязанности. Вы не слушали того, что я говорила весь день?»

«Oui, mais chez moi, c’est chez moi»[266].

«Вы бы разрешили своей жене пойти в кафе одной?» – спросила преподаватель.

«Ma femme? Jamais»[267].

«Здесь, во Франции, женщины могут ходить в кафе. Если женщина хочет пойти одна и заказать кофе, посидеть и почитать газету – это ее право. Они также имеют право ходить в школу, на работу, голосовать и наследовать собственность – так же, как и мужчины. C’est. La. Loi. Vous comprenez?»[268]

«Chez moi, c’est chez moi», – повторил он.

Взгляд преподавателя пересекся с моим, затем она медленно отвела взгляд, как будто хотела сказать: «Мужчины!» Я была слишком поражена, чтобы как-то реагировать. Две вещи удивили меня: первая – у меня никогда не возникало мысли, что ходить в кафе одной может быть непозволительно. Вторая – моя жизнь была настолько защищенной, что я никогда не встречалась с шовинизмом. До сегодняшнего дня я сталкивалась только с сексизмом, неочевидным, как призрак: стеклянный потолок, невысказанное предубеждение. Сейчас же передо мной была неуклюжая масса, которая вызывающе возвышалась в центре комнаты. Даже четыре года в Китае не подготовили меня к такой неприглядной маскулинности.

Я повернулась на стуле, чтобы посмотреть на оратора, ожидая увидеть внушительных размеров фигуру, соответствующую серьезности заявления. Вместо этого там стояло нечто неописуемое, ни большое, ни маленькое, с бородой, которая закрывала практически все лицо.

«D’o`u venez-vous, monsieur?»[269] – спросила преподаватель.

«Эритрея».

«Здесь, во Франции, все по-другому. Vous verrez».

Вы увидите. Это звучало как обещание. Или предостережение.

Позже, после окончания занятия, после того как преподаватель выдала нам подписанные сертификаты о прохождении курса, после того как я вернулась в мой живописный привилегированный уголок Парижа, я продолжала думать о formation civique и о людях, которые были в классе. Я могла догадываться о причинах, приведших их во Францию: Эритрея – отчаянно бедная страна, жители которой практически бесправны; но я никогда не пойму их полностью. Они пришли в дивный новый мир, попирающий их социальный статус и традиционные ценности. Как они примут Францию? И, что немаловажно, как Франция примет их, если вообще примет?

Прожив в Париже год, я все еще не могла спокойно воспринимать то, что людей описывают по их национальной принадлежности: le cafetier maghrebin, le plombier roumain, la petite chinoise[270]. Последнее относилось ко мне, несмотря на то что я родилась, выросла и получила образование в Соединенных Штатах, и была такой же американкой, как и мой муж (американец во втором поколении, но белый).

Здесь корни имели значение, это был ощутимый признак, приемлемый в вежливой беседе, в отличие от религии и работы.

В Соединенных Штатах национальность и гражданство рассматриваются отдельно; во Франции ты либо француз, со всеми вытекающими отсюда преимуществами, либо citoyen francais

[271], что невозможно изменить.

В рафинированном шестом округе, где находилась наша квартира, я иногда заигрывала с мыслью, что стала местной: в тот момент, когда подшучивала над погодой с кассиром в булочной, или на рынке, когда мой любимый продавец овощей подкидывал в мою корзину пару дополнительных лимонов. Но, само собой, я была etrang`ere[272]. Это было очевидно по моему акценту, разрезу глаз, темным волосам, резковатой походке. Для меня это не имело значения, ведь я была просто гостьей. Но что чувствовали настоящие иммигранты? Те, которые не хотят или не могут вернуться домой? Ужасная правда заключается в том, что всю оставшуюся жизнь они проведут во Франции, но никогда не станут французами.

Я приехала в Эльзас с намерением употреблять шукрут при каждой трапезе. Но в какой бы winstub[273] я ни оказывалась, каждый раз происходило одно и то же: я разглядывала меню, выбирала свинину с картофелем и кислой капустой, звала официанта и заказывала… что-то другое. Я изменяла шукруту с тарт фламбе[274].