Фрейд

«Таким образом, раздвоение и конфликтность между бессознательным и сознанием, „Оно“ и „Я“, дополняется в психоаналитической философии неоднозначностью самосознания, разноликостью „Сверх-Я“, в результате чего психоаналитически трактуемый человек действительно предстает в образе „несчастного“ существа, раздираемого множеством внутри-психических противоречий. Фрейд фиксирует двойственность бытия человека в мире, связанную с естественной и нравственной детерминацией его жизнедеятельности, и в этом плане делает шаг вперед по сравнению с крайностями антропологизма и социологизма, свойственными различным философским учениям аналитического толка. Однако в попытках объяснения этой двойственности он наталкивается на такие этические проблемы, психоаналитическая интерпретация которых приводит его к признанию своего рода изначальной греховности человеческого существа, мечущегося не столько между должным и сущим… сколько между желаниями и запретами, искушением их нарушить и страхом перед возможным наказанием» [269], — констатирует Валерий Лейбин.

Если вчитаться в эти слова, то становится понятно, что Фрейд опять пытается дать секулярную, материалистическую трактовку все той же библейской концепции первородного греха и еврейской мистики, согласно которой существуют три уровня души: «руах» (животная душа), «нефеш» (сознательная душа, отвечающая за разумные действия человека) и «нешама» (высшая форма души, формирующая духовную сферу личности).

Как видим, круг замыкается на всё тех же представлениях еврейского мировоззрения, верность которому Фрейд вольно или невольно (скорее, зачастую даже против своей воли) сохранял всю жизнь.

* * *

В целом 1922 год можно было назвать спокойным, рутинным и вместе с тем одним из самых счастливых в жизни Фрейда. Он по-прежнему сетовал в письмах на старость, но много работал, продолжая принимать пациентов шесть дней в неделю. В июне 1922 года он с легким оттенком кокетства писал Эрнесту Джонсу, что «девять часов в день» скоро будет для него «слишком много», но при этом находил время (правда, и в самом деле всё меньше и меньше) не только для написания трудов, но и для занятия делами «комитета» и психоаналитического издательства «Верлаг».

Слава Фрейда росла. Его произведения издавались и переиздавались во всем мире — в Германии, Франции, Англии, США. В Москве вышел двухтомник «Лекций по введению в психоанализ». Дом на Берггассе превратился в место паломничества не только для жаждущих исцеления богатых невротиков, но и для выдающихся писателей, ученых, художников, актеров.

Когда в апреле 1922 года Лондонский университет вместе с Еврейским историческим обществом решил чествовать серией докладов «Пять самых великих еврейских философов», то имя Фрейда вошло в этот список вместе с именами Филона Александрийского, Маймонида, Баруха Спинозы и Альберта Эйнштейна.

И всё же в глубине души Фрейд и в самом деле чувствовал усталость и подумывал об уходе на покой. В нем вдруг с новой силой вспыхнуло постоянно подавляемое и вытесняемое желание жить еврейской жизнью, и не исключено, что в том году он впервые задумался о возможности стать сионистом и переехать в Палестину. Впрочем, он тут же отмел эту мысль, но сама тоска по такой возможности в нем осталась, о чем свидетельствует его полное грусти письмо Шандору Ференци, написанное в конце лета 1922 года:

«Что-то внутри меня восстает против стремления продолжать зарабатывать деньги, которых никогда не хватает, и работать теми же психологическими средствами, которые тридцать лет позволяли мне оставаться терпимым, несмотря на презрение к людям и этому отвратительному миру. Во мне возникают странные тайные желания — возможно, это наследие предков — жить на Востоке или Средиземноморье и вести совершенно другую жизнь: детские мечты, которые невозможны и не соответствуют реальности, как будто свидетельствуют о том, что моя связь с ней нарушена. Но вместо этого мы встретимся на земле здравомыслящего Берлина».

Состоявшийся с 25 по 27 сентября в «здравомыслящем Берлине» 7-й Международный психоаналитический конгресс стал, безусловно, главным событием года.

Как и ожидалось, Фрейду на нем воздавались почти королевские почести. К нему относились не просто как к классику и отцу-основателю, а как к небожителю, чей авторитет непререкаем, а каждое слово, исходящее из его уст, гениально и подлежит лишь комментированию, но ни в коем случае не критике. А. Дёблин в своих воспоминаниях об этом форуме писал, что на конгрессе Фрейд с полным основанием мог бы сказать: «Психоанализ — это я!»