Фрекен Смилла и её чувство снега

Тот, кто полетит из Европы в Туле, почувствует, выйдя из самолета, что он оказался в морозильной камере с высоким давлением, что невидимая ледяная стужа под давлением в несколько атмосфер проникает в его легкие. Если полететь в обратном направлении, то, приземлившись Европе, подумаешь, что оказался в финской бане. Но судно, плывущее в Гренландию, плывет не на север, оно плывет на запад. Мыс Фарвель находится на той же широте, что и Осло. Холод начинается только тогда, когда, обогнув мыс, берешь курс прямо на север. Поднимающийся в течение дня ветер холодный и влажный, но не холоднее, чем в Каттегате. Волны в Северной Атлантике, напротив, длинные и глубокие.

Палуба залита водой. Отверстие переднего трюма теперь закрыто. Я измеряю его шагами. Оно пять с половиной на шесть метров. Таким оно раньше не было. По обеим сторонам видна белая, свежевыкрашенная полоска в три четверти метра. А на крышке — сварной шов. Люк недавно был расширен почти на метр с каждой стороны.

Для европейцев море символизирует неведомое, а плавания — это путешествия и приключения. Эта мысль не имеет ничего общего с действительностью. Плавание — это движение, которое более всего похоже на пребывание на одном месте. Чтобы почувствовать, что ты перемещаешься, надо иметь ориентиры, надо иметь фиксированные точки на горизонте и ледяные подъемы, которые исчезают под полозьями саней, и вид гор за napariaq — стойкой сзади на санях — все то, что растет, приближаясь, пробегает мимо и исчезает на горизонте.

Всего этого нет на море. Кажется, что судно стоит на месте, что оно — зафиксированная стальная платформа, обрамленная неизменным круглым горизонтом, над которым проносится серый, холодный зимний день, и помещенная на подвижную, но всегда одинаковую поверхность воды. Сотрясаемое монотонными усилиями двигателя, оно без всякого результата топчется на месте.

Или же это я стала слишком старой, чтобы путешествовать.

Обступивший нас морской туман нагоняет на меня депрессию.

Чтобы путешествовать, надо иметь дом, откуда уезжаешь и куда возвращаешься. В противном случае ты беженец, бродяга, qivittog. Сейчас в Северной Гренландии в Кваанааке они собираются в дощатые бараки, покрытые рифленым железом.

Как и много раз прежде, я спрашиваю себя, почему я здесь оказалась. Я не могу взять на себя всю ответственность, это слишком тяжелое бремя, мне, должно быть, еще и не повезло — вселенная, должно быть, отвернулась от меня. Когда мир предает меня, я сама сжимаюсь, словно живая мидия, на которую капнули лимонным соком. Я не могу подставить другую щеку, я не могу встречать враждебность с еще большим доверием.

Однажды я ударила Исайю. Я рассказывала ему, что когда у Сиорапа-лука, далеко в заливе, вскрывался лед, мы, дети, прыгали со льдины на льдину, прекрасно сознавая, что если мы поскользнемся, то окажемся подо льдом, и течение унесет нас в Нерривик — мать морей, откуда никогда не возвращаются. На следующий день он хотел подождать меня перед «Бругсеном», около гренландской статуи на площади, но когда я вышла из магазина, его не оказалось на месте, а когда я пошла по мосту, то увидела его внизу на льду, тоненьком, только что вставшем льду, немного подтаявшем снизу от течения. Я не закричала — я не могла кричать, а спустилась вниз к туалету на набережной и мягко позвала его, и он пришел, осторожно ковыляя по льду, и когда он встал на булыжник, я его ударила. Удар был видимо — как это бывает в случае насилия — квинтэссенцией моих чувств к нему. Он едва устоял на ногах.

— Ты меня бьешь, — сказал он и, моргая сквозь слезы, огляделся в поисках оружия, чтобы вспороть мне живот.

Но потом, сделав простой, но великий шаг, он обратился к своим безграничным природным резервам.

— Naammassereerpog, к этому можно привыкнуть, — сказал он.

Я таким глубокомыслием не обладаю. Возможно, это одна из причин того, что все пошло, как пошло.

Все вокруг тихо, но я знаю, что за спиной у меня стоит человек. Потом о перила облокачивается Верлен, глядя вместе со мной в сторону моря. Он снимает свою рабочую рукавицу и достает из нагрудного кармана немного риса.

— Я думал, что гренландцы коротконогие и трахаются, как свиньи, а работают, только когда голодны. Единственный раз, когда я там был, мы везли керосин в один город где-то на севере. Мы заливали керосин прямо в контейнеры, стоявшие на берегу. В какой-то момент появилась лодка с маленьким человечком, который, выстрелив из ружья, что-то прокричал. Потом все они побежали к своим хижинам и, вернувшись с ружьями, отправились в море в своих яликах или начали стрелять прямо с берега. Если бы я не был начеку, из-за давления вылетели бы шланги из резервуаров. Оказалось, что все это из-за того, что шел косяк какой-то рыбы.

— Какое это было время года?

— Может быть, июль или начало августа.

— Белуха, — говорю я. — Маленький кит. Значит это было у одного из урочищ к югу от Упернавика.