Фрекен Смилла и её чувство снега

— И в шестьдесят шестом, — говорит она медленно, — 267 крон в оплату перевода. Это был также один из тех пунктов, которые мне не разъяснили. Но я ее помню. Она была знакомой директора. Жила когда-то в Германии. У меня сложилось впечатление, что они познакомились в Берлине в 1946 году. Сразу же после окончания войны союзники вели в Берлине переговоры о разделе алюминиевых месторождений. Несколько человек из Общества там часто бывали в те годы.

— Кто, например?

— Оттесен там бывал. Начальник отдела сбыта. И тайный советник.

— Еще кто-нибудь?

Она в заторможенном состоянии после того, как так долго проговорила, изливая свою душу в такое место, которое может оказаться сточной канавой. Она напряженно думает.

— Я не помню других имен. Это важно?

Я не знаю. Ее руки сжимают мои плечи. Она вполне могла бы оторвать меня от земли.

— Смерть маленького мальчика. Что вы хотите предпринять?

Дания — иерархическое общество. Она находит ошибку и жалуется своему начальнику. Ее не слушают. Она жалуется в правление. Ее не слушают. Но выше правления есть Господь Бог. К нему она и обращается с молитвой. Теперь она хочет, чтобы я оказалась одним из посланных им сотрудников.

— То судно. Оно вернулось с тем грузом, за которым отправилось?

Она качает головой:

— Это трудно сказать. После аварии оставшиеся в живых вместе с оборудованием были перевезены на самолете в Готхоп, а оттуда в Данию. Это я точно знаю, потому что бухгалтерия оплачивала перевозку груза и авиабилеты.

Она провожает меня до самого лифта. Внезапно я чувствую прилив нежности к ней. Нечто вроде материнского чувства, хотя она в два раза старше меня и в три раза сильнее.

Приезжает лифт.

— Пусть вам не снятся дурные сны из-за вашей честности, — говорю я.

— Я стала слишком старой, чтобы жалеть о чем-либо.

И я еду вниз. Проходя через ворота, я кое-что вспоминаю. Когда я зову ее через посеребренную раковину, она отвечает так, как будто стояла и ждала этого звонка.

— Фрекен Любинг.

Никогда и в голову не могло бы прийти назвать ее по имени.

— Финансовый директор. Кто он?

— Он уходит на пенсию в следующем году. У него своя собственная адвокатская контора. Его зовут Дэвид Винг. Контора называется «Хаммер и Винг». Она находится где-то на Эстергаде.

Я благодарю ее.

— Храни вас Господь, — говорит она.

Такого никогда никто мне раньше не говорил, разве что в церкви. Может быть, я раньше меньше в этом нуждалась.

— У меня был п-приятель, который работал уборщиком на автоматической телефонной станции на Нёррегаде.

Мы сидим в гостиной механика.

— Он рассказывал, что они просто звонят и говорят, что у них есть судебное распоряжение. И тогда на реле вешают разъем, и, сидя в Полицейском управлении, можно через телефонную сеть прослушивать все звонки по определенному номеру и с него.

— Мне никогда не нравились телефоны.

У него в руках широкий красный скотч, на столе лежат маленькие ножницы. Он отрезает длинную полоску и прочно приклеивает ею телефонную трубку.

— У себя наверху сделай то же самое. С этого момента каждый раз, когда ты кому-нибудь звонишь, и каждый раз, когда кто-нибудь звонит тебе, ты должна будешь с-сначала снять ленту. Это будет напоминать тебе, что где-то на линии у тебя могут быть слушатели. Про телефоны всегда забываешь, что они могут быть и не личными. Лента будет напоминать тебе о том, что надо быть осторожной. Если ты, например, захочешь объясниться кому-нибудь в любви.

Если я и захочу кому-нибудь объясниться в любви, я уж во всяком случае не буду делать это по телефону. Но я ничего не говорю.

Я ничего о нем не знаю. За последние десять дней мне удалось увидеть отдельные фрагменты его прошлого. Они не соответствуют друг другу. Откуда, например, он знает, как прослушивают телефоны?

Чай, который он нам делает, это еще одна такая приводящая меня в удивление частичка, но я не хочу о ней спрашивать.

Он кипятит молоко со свежим имбирем, четвертью палочки ванили и такими темными и мелкими листьями чая, что они похожи на черную пыль. Он процеживает его через ситечко и кладет нам обоим в чай тростниковый сахар. В чае есть что-то эйфорически возбуждающее и одновременно насыщающее. У него такой вкус, какой, по моим представлениям, должен быть у Востока.

Я рассказываю ему о моем посещении Эльзы Любинг. Он знает теперь все, что знаю я. За исключением некоторых деталей, таких как, например, коробка из-под сигар Исайи и ее содержимое, где среди прочего есть пленка, на которой смеется человек.

— Кто, кроме «Карлсберга», финансировал экспедицию в девяносто первом году? Она это знает? Кто вел переговоры о судне?

Мне досадно, что я не спросила именно об этом. Я тянусь за телефонной трубкой. Она крепко приклеена.

— В-вот поэтому и нужна лента, — говорит он. — С телефоном всегда так: пройдет пять минут — и ты уже забыл об этом.

Мы вместе идем в телефонную будку на площади. Его шаги в полтора раза больше моих. И все-таки идти рядом с ним совсем нетрудно. Он идет точь-в-точь так же медленно, как и я.