Фрида

Он двигался легко, быстро и уверенно: совсем не похоже ни на калеку, ни на рабочего или шахтера. Скорее на животное. Грациозное молодое животное. Или на птицу. Стремительную, изящную птицу.

– Я сейчас переписываю сцену, где сын целует мать и умоляет ее не спать с отцом. Героиню зовут Гертруда, как в «Гамлете». Но я больше не хочу иметь ничего общего с женщинами – ничего, ничего, ничего! Мне надоели женщины! Что сказал бы на это ваш доктор Фрейд?

Молодой человек повернулся к ней со вспыхнувшим лицом, блестя глазами.

Фрида запрокинула голову и рассмеялась. Он говорил глупости, чтобы ее спровоцировать. Она поняла это по его нетерпеливому взгляду. А потом узнала свет, вспыхнувший в его зрачках: желание. Он желает ее. Поняв это, Фрида обрадовалась и осмелела.

– Доктор Фрейд согласился бы со мной, что в наши дни нет настоящих мужчин. Они не способны оторваться от своих матерей. А нам, женщинам, что прикажете делать?

– Неужели все так плохо?

Любопытство в голосе мистера Лоуренса смешивалось с весельем, и Фрида не могла понять, смеется он или провоцирует. Ее это задевало.

– Да! Все они – маменькины сынки, Гамлеты, помешанные на своих матерях. А нам остается пойти и утопиться с горя, как Офелия.

– Вы намерены утопиться?

– Нет, и все же материнская любовь чрезвычайно могущественна. Хотя должна сказать, что профессор Уикли – не Гамлет. Он не утопал в материнской любви.

Она потянулась за спичками, мистер Лоуренс тоже протянул руку, и их пальцы на секунду соприкоснулись, горячие, словно раскаленные угли.

Он потряс коробком и ухмыльнулся, будто одержал маленькую победу.

– И какую же роль играет в этом немецком порядке вещей профессор Уикли?

– Он любит не меня, а свое представление обо мне. Называет меня снежным цветком. А я скорее одуванчик. Дайте прикурить, будьте добры.

– Вы горите так же ярко, как одуванчик?

Мистер Лоуренс зажег спичку; Фрида потянулась к пламени и почувствовала его тепло на лице.

– Я хочу, чтобы меня не боготворили, а просто любили. А вам, осторожным англичанам, нужен белоснежный цветочек в петлице. Вы не умеете любить! Ведь правда?

– Да, большинству англичан не нужны близость и сильные чувства. Лично я предпочитаю одуванчик. Мне нравится упругость его крепко сжатых лепестков.

Фрида, роняя пепел с сигареты, торопливо повторяла про себя его слова: близость, чувства, упругость лепестков… На секунду пошла кругом голова, словно она превратилась в опьяненную нектаром пчелу, выползающую из сорванной ветром розы.

– Правда, – покачиваясь на каблуках, продолжал мистер Лоуренс, – я страшно неравнодушен к одуванчикам. Они похожи на золотые россыпи, неустанно жаждущие солнечного тепла. Им приятно быть самими собой.

Волоски на руках у Фриды встали дыбом. Необычный выговор, какая-то особая поэтичность. Она торопливо поднесла к губам сигарету, ожидая продолжения.

– Одуванчик не для всего годится. Его не поставишь в роскошную вазу. И не обжаришь с луком. Он умеет быть собой, гордится этим и радуется этому. Мы, люди, должны брать с него пример.

– О да! Вы правы! – воскликнула Фрида, вдруг осознав, что их умы встретились, столкнулись и поняли друг друга. Что этот шахтерский сын, загадочный и молодой, походит на нее больше, чем любой другой.

– Одуванчики полны энергии, поэзии и мужества, – добавила она, не желая заканчивать разговор.

– Они поклоняются лишь собственному богу. А как чувственны: золотое горло, длинная зеленая шея… В одном стихотворении я сравнил себя с пустым стеблем одуванчика. Понимаете почему?

Она промолчала. На лицо мистера Лоуренса упала густая прядь волос, и Фрида больше не видела его глаз. Не успев себя остановить, она протянула руку и убрала волосы. Мистер Лоуренс кашлянул и отошел. В дверях стоял, утирая пот и зажав под мышкой папки, запыхавшийся Эрнест. Как она не услышала хруста гравия у него под ногами или скрежета ключа в замке?

– Мне очень жаль, мистер Лоуренс, – сказал он, положив бумаги на боковой столик. – Пожалуйста, простите меня за непростительное опоздание. Совершенно непростительное.

Фрида почувствовала, что комната медленно падает в пропасть. Одухотворенная, наэлектризованная атмосфера в один миг стала напряженной и трезвой. Стали слышны привычные звуки домашней жизни, резкие и властные: миссис Бэббит точит нож на точильном камне, в саду смеются дети.

– Мы говорили об одуванчиках, – выпалила она, нервно теребя кружево на декольте.

– Ужасные сорняки, от которых невозможно избавиться, – сухо произнес Эрнест. – Миссис Бэббит сказала, что обед подан. Пойдемте в столовую, мистер Лоуренс.

Фрида только в этот момент поняла, кого напоминает ей гость. Дикого лесного кота, принесенного однажды отцом с охоты. «Беглая рысь», – сказал барон, небрежно грохнув о землю деревянным ящиком. У кота была красивая пятнистая шкура, а задняя лапа сломана – бедняга, умирая от голода, пытался вырваться из западни. И все же его глаза горели жизнью, отчаянно и яростно. Барон посулил десять марок храбрецу, который не побоится просунуть руку и дотронуться до рычащего зверя.

– Давай, Фрицль, – подбадривал он Фриду.