Фридрих Шиллер

По конституции власть герцога была существенно ограничена ландтагом — собранием представителей сословий: духовенства, торговцев, ремесленников. Но все более формальными становились права этого ландтага. Заседал он редко, да к тому же не отличался особой принципиальностью и уважением к закону, вел политику кумовства в интересах верхушки бюргерства. Один из немногих честных депутатов, Иоганн Якоб Мозер, открыто обличал коллег в том, что единственная их забота — обеспечить своих родных за счет страны и всеми силами сопротивляться любой реформе. То ссорясь, то вновь мирясь с этим «славным» собранием, Карл Евгений в равной мере успешно обирал своих подданных как с его помощью, так и в случаях его протеста. Впрочем, когда Иоганн Якоб Мозер слишком уж громогласно, с точки зрения герцога, стал, в начале Семилетней войны, возражать против незаконного рекрутского набора, Карл Евгений приказал заключить его в крепость Хогентвиль, где этот известный по всей Германии старый человек сидел в холодном каземате, питаясь гнилыми потрохами и протухшей водой. Ландтаг не спешил выступить в его защиту…

Пожалуй, были у Карла Евгения основания заявить, что государство — это он сам!

«Все дрожало перед деспотом, все льстило и пресмыкалось и, чтобы выслужиться, помогало ему в каждой его несправедливости и подражало даже его порокам», — писал в анонимном сочинении один из современников Карла Евгения.

Добывая деньги, Карл Евгений не знал разборчивости в средствах. Без малейшего зазрения совести продавал он себя французам и во время Второй Силезской и во время Семилетней войны. До войны он получил от них полтора миллиона луидоров субсидии, во время войны — семь с половиной миллионов. Франции, Голландии и другим иностранным державам продавал Карл Евгений своих солдат.

И все же, несмотря на поборы, торговлю рекрутами, субсидию, получаемую от французского короля, денег не хватало. Герцог залезал в долги, которые согласно петиции сословий, поданной Карлу Евгению, «по верному исчислению, превосходили уже и стоимость всего герцогства». Историки рассказывают, что однажды, когда во главе многочисленной свиты герцог собрался на венецианский карнавал, обозленные кредиторы не выпустили его из города. Впрочем, подобные происшествия мало смущали Карла Евгения. Он продолжал расточительствовать ценой крови народа.

«Двор герцога Вюртембергского был в то время самым блестящим в Европе», — свидетельствует в своих мемуарах знаменитый авантюрист Казанова; этот ловкий искатель приключений, объездивший все европейские дворы, посетил Германию.

Захлебываясь от восторга, восхваляет роскошь резиденции Карла Евгения его ученый библиотекарь.

Он описывает здание знаменитого оперного театра в Людвигсбурге с его сплошь зеркальными стенами — самого большого в тогдашней Германии; невиданно пышные постановки оперных и балетных спектаклей, где в батальных сценах участвуют до полтысячи статистов и целые эскадроны лошадей. Он не забывает сообщить в назидание потомству число егерей, гайдуков, пажей и скороходов, которые толпятся при герцогском дворе, упомянуть о золотом шитье и ценных мехах, украшающих мундиры лейб-гусаров и телохранителей. В льстивом рвении сообщает он о сотнях чистокровных лошадей в герцогских конюшнях, о количестве свор английских и датских собак для придворной охоты, во время которой истреблялись тысячи оленей, зайцев, кабанов.

Одной из ненавистнейших господских забав того времени была для немецкого крестьянства охота. Часто охотники со своей свитой ехали прямо по зреющим жатвам, или, случалось, дикие звери, предназначенные для герцогской потравы, безнаказанно топтали поля и виноградники. Защищаться было запрещено-согласно строжайшему указу, нарушение которого каралось смертной казнью, охота считалась исключительно господской привилегией. За несколько часов гибли плоды годового труда. Нередко земледельцев отрывали от полей в самую страду, гнали на несколько недель в далекие леса, где они должны были служить загонщиками. А бывало, придет герцогу фантазия устроить охоту на воде, на каком-нибудь озере, которое не существует в природе, — крестьяне должны рыть котлованы, выкладывать их глиной, таскать ведрами воду. Пожалуйте, ваша светлость, вот оно, новое озеро!..

Вволю насладившись своим «швабским Версалем» и окончательно превратив своих подданных в нищих, герцог к концу первого двадцатипятилетия своего правления обнаружил, что отстал от моды.

В шестидесятых-семидесятых годах нравы эпохи «великого короля» безнадежно устарели. Монархи Европы играют уже в новую игру — «просвещенный абсолютизм».

Испуганные глухим народным недовольством и ростом силы бюргерских сословий, они рядятся в тогу сторонников терпимости и покровителей наук. Русская Екатерина и прусский Фридрих дружески переписываются с вольнодумцем Вольтером. В Петербурге гостит Дидро. Австрийский Иосиф проводит даже кое-какие незначительные реформы по облегчению крепостной зависимости крестьян.

Карлу Евгению приходится призадуматься…