Фронт

Маленький пыхтящий буксир трудолюбиво тянул три огромные баржи, на борту его было написано: «Иван Кочетков». Кто такой Иван Кочетков, Симка не знал, но подумал, что этот человек сделал что-то хорошее и полезное, иначе его именем не стали бы называть даже такое маленькое суденышко.

Волны закипали под кормой, длинной косой грядой бежали к берегу и, ударяясь о гранит, откатывались обратно.

Симка вынул из кармана связку ключей и отмычек. Взошедшее солнце засверкало на них веселым блеском. Раздался всплеск, и круги пошли по воде, сливаясь с затухающими волнами, поднятыми прошедшим буксиром.

— Смотрите?

Симка круто обернулся. Рядом стоял милиционер.

— Смотрю. А что, разве нельзя?

По вполне понятным причинам Симка не любил встречаться с людьми в милицейской форме, но на этот раз он не испытывал страха. Да и милиционер этот показался ему не совсем обычным: вместо того чтобы спросить документы, он добродушно улыбнулся и ответил:

— Зачем нельзя! Можно. Я на пост иду — смотрю, с поста следую — гляжу. И все наглядеться не могу.

Милиционер сделал широкий жест, словно собираясь охватить освещенные зарей дворцы и набережные, и вдруг зевнул.

— Ну, я свое отдежурил, пойду отдыхать. А вы, видать, уже на работу собрались? Вы, извиняюсь, гражданин, какой профессией обладаете?

— Я?.. Я токарь, металлист. Милиционер вздохнул.

— Завидная специальность.

Симка вдруг ощутил свое превосходство.

— Да уж, конечно, не то, что ваше дело, с жульем да с пьяными возиться.

Милиционер не обиделся. Он внимательно посмотрел на Симку и усмехнулся:

— Это еще бабушка надвое сказала, гражданин. Ваша профессия сложная, только с людьми дело иметь потруднее, чем детальку выточить; не так снимешь стружку — пропал человек. А ведь он живой. — Милиционер еще раз зевнул и притронулся к козырьку. — Бывайте здоровы, желаю хорошо потрудиться, гражданин.

Симка смотрел милиционеру вслед, пока тот не скрылся за углом, потом вынул фотографию и смело глянул девушке в глаза.

Теперь они не жгли. Теперь в них светилось такое же теплое и веселое солнце, как то, которое взошло над пробудившимся городом».

На последней странице рассказа, ниже подписи мужа, Зинаида Федоровна прочла сделанную красным карандашом размашистую надпись: