Фронт без линии фронта

встречал и расквартировывал в Берлине секретных агентов абвера перед их

отправкой в русский тыл и, как доверенное лицо разведки, ведал снабжением их

деньгами, документами и даже гардеробом.

Добыть квартиру, продовольствие, одежду в Берлине в то время, осенью

1944 года, было нелегко. Но надо сказать, что обер-лейтенант справлялся со

всем этим неплохо. Подполковник Мельтцер был им доволен.

-- Мой Либель в Берлине может все, -- говорил он офицерам абвера.--

Если вам нужны гаванские сигары или подлинный головной убор полинезийского

вождя, он и это достанет! Кроме того, у него огромные связи -- там... -- При

этом Мельтцер делал значительные глаза, указывая в потолок. --Немножко

легкомыслен. Да это и понятно: старый холостяк, со странностями. Но

абсолютно преданный и знающий человек. Между прочим, он рисует -- и совсем

недурно, -- я видел несколько его картин. Наверное, их хватило бы на

небольшую выставку.

Вот с этих-то картин и начался конфликт Либеля с Иоахимом Клетцем.

Вскоре после появления оберштурмбаннфюрера в отделе "Заграница", как-то

вечером он остановил Либеля в коридоре и, явно желая блеснуть знанием личных

дел сотрудников, сказал:

-- Я советую вам, господин Либель, в следующий раз составлять свои

финансовые отчеты менее поспешно. Я понимаю, это скучно, ведь заполнять

отчеты совсем не то, что рисовать картинки. -- Он засмеялся, считая, что

пошутил.

Правда, финансовые отчеты никак не входили в компетенцию

оберштурмбаннфюрера "СД", но "проклятый полицай" лез во все.

Либель помолчал, а затем, когда Клетц кончил смеяться, ответил:

-- Интерес к живописи нисколько не мешает мне нести службу, господин

оберштурмбаннфюрер. Кстати говоря, ею занимаются иногда и великие люди.

Клетц понял: Либель намекал на Гитлера, который в начале своей карьеры

рисовал декорации.

Однако полицейский инспектор был не из тех, кто лезет в карман за

словом.

-- Я хорошо знаю, чем занимаются люди, и великие и рядовые, -- отрубил

он. -- Это моя профессия!

С тех пор оберштурмбаннфюрер, носивший на мундире крест с дубовыми

листьями за карательные экспедиции, не раз в присутствии Либеля заводил

разговоры о "людях, которые не нюхали фронта", и даже о людях, которым

"следовало бы понюхать фронт".

Либель никак не реагировал на эти прозрачные намеки и только про себя

окрестил оберштурмбаннфюрера Клетца "чертовым полицаем".

В то утро, когда Либель явился в кабинет Мельтцера, присутствие там

Клетца могло означать, что дело имеет чрезвычайную важность. В руках у

Мельтцера Либель увидел телеграмму.

-- Прошу вас, господин обер-лейтенант, встретить, соблюдая все правила

конспирации, человека, о котором здесь идет речь,--сказал подполковник,

протягивая Либелю телеграмму. -- Поместите его в одной из наших квартир.

Затем доложите мне и... -- Мельтцер сделал паузу, -- оберштурмбаннфюреру

Клетцу. Пароль -- "Циклон":

-- Слушаюсь, господин подполковник, -- ответил Либель. Он взял

телеграмму и собрался было идти, как со своего места грузно поднялся Клетц.

-- Задержитесь на минуту, мой дорогой господин Либель,--сказал он,

подходя к офицеру вплотную.-- Я хотел бы предупредить вас, что человек,

которого вы встретите, вскоре отправится в тыл к русским для выполнения

очень ответственного задания. Кроме того, он фрон-то-вик, -- Клетц

демонстративно подчеркнул это слово. -- Я прошу вас как следует позаботиться

о нем. Не давайте ему повода для жалоб. Доложите сегодня в четырнадцать

часов.

-- Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер, -- выдавил Либель.

Клетц с деланной улыбкой смотрел на него в упор, слегка наклонив вперед

лысеющую голову.

Подымаясь по лестнице из подземного бункера, где помещались в то время

служебные и даже жилые комнаты абвера, он развернул телеграмму. В чей

говорилось, что некий капитан Шварцбрук в 12.00 прибывает экспрессом в

Берлин из Дрездена. Либель взглянул на часы. Было уже девять. Правила

конспирации запрещали встречать агентов на вокзале. Нужно снять капитане с

поезда на последней станции перед Берлином.

Либель заправил свой малолитражный фургончик "оппель" и на полной

скорости выехал к станции Зоссен.

Машина миновала пустынные перекрестки, на несколько минут ее задержала

пробка у опрокинувшегося во время ночной бомбежки трамвая. Да, к осени 1944

года жизнь в Берлине все более походила на кошмарный сон. Огромный город

непрерывно вздрагивал от ударов авиации союзников. Уже целые кварталы лежали

в развалинах. Разбитые витрины и окна, словно подслеповатые глаза, глядели

на улицы, некогда щеголявшие чистотой. На одном из углов, над развалинами

Либель увидел полотнище, на котором коричневыми буквами были выведены слова:

"Мы приветствуем первого строителя Германии -- Адольфа Гитлера", -- это

потрудились сотрудники ведомства пропаганды. "Ну что ж, -- подумал Либель,

-- еще полгода, и этот "строитель" превратит Берлин в груду развалин".

... По сторонам загородного шоссе бежали ряды посаженных по линейке