Фронтовичка (СИ)

Марк Анатольевич уходит.

Алеша, сыграй вот это… (Напевает.)

Алеша. Что это? Этого не знаю. Давайте лучше своё сыграю! Вам не сказали, что я ведь еще и композитор!

Мария. Давай что-нибудь в две четверти. Барышни! Препарасьон! Пор-де-бра!..

Алеша играет. Мария считает вслух.

Спасибо, мотыги! Я вижу, с аккомпанементом вам больше нравится, но все равно кривые! Танечка! Что у тебя голова-то сегодня не поворачивается? Вчера поворачивалась, а сегодня подшипники полетели?

Алеша закрывает глаза, смотрит в окно, играет.

Мария. Это Бетховен! Слышите? Бетховен… Кстати, немецкий композитор.

Ленка. Немецкий?

Косилова. Мы же победили немцев, Мария Петровна!

Мария. Кто — мы? В войне люди не побеждают, и страны не побеждают. Просто наступает новый день, и он такой солнечный, что можно, наконец, вынести на улицу и высушить все подушки, валенки, перины, поставить граммофон на подоконник и услышать Бетховена. Побеждают не люди, не страны, а Бетховен. Или что-то вроде того… Что-то совсем другое побеждает всегда…

Опускается на колени возле граммофона. Ставит пластинку. Недокуренную папироску оставляет на краю подоконника и пускается в пляс, абсолютно забывая об ученицах, забывая обо всем на свете. Танцует Мария лихо и самозабвенно. Дети окружают ее, следят за ней с жадностью. По окончании танца она, счастливая, взволнованная, выдыхает: «Венгерка! Это венгерка!» Подхватывает с подоконника свою папироску и снова ее раскуривает.

Собирайтесь. Встретимся на следующем уроке. Кто опоздает, того…

Дети: Расстреляют!

Мария. Правильно. Не опаздывайте.

Девочки уходят, некоторые из них дергают на прощанье Алешу за одежду, браслетик и волосы: «Алеша! Алеша!» Алексей дожидается, пока дети уйдут, закрывает дверь.

Алеша. Мария Петровна!

Мария.

 А?

Алексей вырывает папироску, выбрасывает в окно.

Алеша. Мария Петровна, венгерка ваша незабываема, а «Беломор» — это пошло.

Мария. Окурки швырять в окно — не пошло? Детям потом собирать на субботниках…

Алеша. Короче, Мария Петровна, договоримся на берегу — или я, или «Беломор»

Мария. Ну ничего себе финт ушами! Вот тебе и Алеша…

Алеша. Так что?

Мария. Это была последняя папироска, сдаюсь.

Алеша. И еще.

Мария. Еще условия?

Алеша. Нет. Я слышал, вам жить негде. Бабка моя сдает комнаты. Можете у нее квартироваться.

Мария. Спасибо, но завтра я переезжаю в рабочий барак. Директор походатайствовал…

Алеша. У нас было бы уютнее.

Мария. В барак.

Алеша. Не буду навязчив. (Забирает аккордеон.)

Мария. Инструмент можешь здесь оставлять.

Алеша. Я дома занимаюсь.

Мария. Похвально. Следующее занятие завтра в три. Народный танец.

Алеша. Увидимся!

Сцена вторая

1949 год. Длинный барак-саманка, построенный немецкими пленными: печное отопление, удобства во дворе. В бараке вечер — готовят еду, стирают, играют в карты, поют, забивают гвозди, гоняют мяч, ездят на трехколесном велосипеде по коридору.

С улицы входит Мария. На ней модный беретик, но грязные резиновые сапоги. Руки заняты бумажными кульками с танцевальными костюмами. Мария плетется в свою комнатку. Ее встречают, выбегают в коридор, здороваются:

— Вернулась! Учительница вернулась!

— Ты теперь бабенка ленинградская? Не наша?

— С гастролей вернулась!

— Ну и как там в Ленинграде?

— В Ленинграде одни ляди?

— Давай помогу костюмы постирать?

— Тебе хоть чё-нибудь дали в Ленинграде-то?

Мария. Грамоту! Грамоту наши девочки выиграли!

— А кроме грамоты, ничё не дали?

— Одно название, что Ленинград!

— Ты прямо с поезда?

— Мария Петровна, у нас самовар!

— Лясы точить будем! Самовар! Мария Петровна!

Мария. Какой там самовар — еле ноги волоку!

Две тетки — одна в муке, другая в саже — преграждают ей дорогу.