Фронтовое братство

— Тебе интересно? — улыбнулась Дора. — Пауль Билерт — большая шишка в гамбургском управлении гестапо. Криминальрат. Его подпись может отправить человека в вечность безо всяких юридических процедур. В конце концов ему дали большое звание в СС. Штандартенфюрер или что-то в этом роде [89].

— И ты общаешься с таким типом? — воскликнул Легионер. — Тьфу!

Дора продолжала, не обратив на это внимания.

— В прошлом, когда Пауль еще не занимал высокого положения — был мелким мерзавцем в следственном отделе, — я помогла ему. — Она принялась ковырять в зубах длинной зубочисткой и продолжала: — Иначе бы Красавчик Пауль лишился головы и не стал бы большим дерьмом, старающимся, чтобы голов лишались другие. — Она продолжала выковыривать из зубов остатки каштанов. — Но меры предосторожности я, само собой, приняла. — Беззвучно рассмеялась. — Когда имеешь дело со змеями, необходимо запастись хорошей сывороткой.

Легионер сунул в ухо карандаш и принялся шерудить им там.

— Sacrebleu [90]

, ты знаешь кое-что об этом типе?

— Можешь не сомневаться, — ответила она, отчеканивая каждое слово.

— Хмм, — задумчиво протянул Легионер. — Надеюсь, это не опасно. Что, если Красавчику Паулю придет на ум убрать тебя, моя овечка, чтобы твое знание исчезло вместе с тобой? На его месте я бы не задумался.

Дора выпустила сигарный дым и снова рассмеялась.

— Скажи, Альфред, считаешь ты меня наивной девочкой из захолустья?

— Merde, нет, конечно. Я не так глуп. Будь ты бестолочью, так давно бы отправилась на тот свет. Но, Дора, этот Билерт, или как там его, похож на человека, который ни перед чем не остановится. Лично я не хотел бы знать о нем что-то дискредитирующего.

Дора искренне рассмеялась. Я ни разу не слышал такого искреннего смеха.

— Если у кого-то хватит глупости разделаться со мной, все, что мне известно, выйдет из могилы. Дел у палача появится множество — придется работать сверхурочно. Я совершенно уверена, что переживу эту войну. Когда

Адольф даст дуба, возможно, я буду одна стоять на колокольне церкви Святого Михаила с парочкой жалких шлюх, высматривая клиентов.

Она допила одним глотком джин, потом провела ладонями по черному парику.

— Что тебе, черт возьми, известно о нем? — спросил Легионер.

— Тебе лучше не знать.

Дора небрежно почесала одну из грудей.

— Что-то политическое? — продолжал допытываться Легионер.

— Конечно. — Дора негромко рассмеялась. — Думаешь, убийства и тому подобные вещи что-то значат для таких, как они? Но все политическое — отличный шантаж. Когда прошепчешь что-то политическое, Адольф напрочь теряет чувство юмора.

Мы продолжали пить молча.

Полицейский, зашедший в шалман промочить пересохшее от дыма горло, предстал перед особым судом, где все дело решилось за двадцать минут. Судья, старик, вынес тысячи приговоров. Вскоре после прихода Гитлера к власти он лишился своей должности, так как во время Веймарской республики выказывал излишнее усердие. Но ему нравилось быть судьей. Как восхитительно чувствуешь себя, председательствуя за высоким столом! Он надоедал новым правителям в Берлине, пока ему в конце концов не дали места судьи. Однако когда началась война, работы у него оказалось невпроворот. Большинство дел ему зачитывала жена, пока он утолял голод. Многие из них он подписывал, не прочтя ни строчки.

После войны он получил пенсию и стал выращивать тюльпаны с гвоздиками у своего домика в Аумюле. На дверной табличке написано: «Генрих Веслар, отст. судья». «Отст.» написано мелкими, почти неразличимыми буквами, но «судья» бросается глаза. Табличка бронзовая, ее начищают дважды в день.

Живет он в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции, рядом с памятником Бисмарку — на тот случай, если кто захочет нанести ему визит.

В тог день, когда судья Веслар вынес приговор несчастному шупо, он был очень занят. Помимо гвоздик и тюльпанов, он увлеченно разводил и насекомоядные растения; тут он неожиданно вспомнил, что они должны были получить мух час назад. Если он не приедет домой вовремя, они могут погибнуть.

«Именем фюрера обвиняемый повинен смерти за трусость и попытку дезертирства, однако, учитывая долгий срок службы в гражданской полиции, суд отменяет обезглавливание и приговаривает его к расстрелу».

Из его «Хайль Гитлер!» за дверью судебного зала была услышана только вторая часть.

Пятидесятилетнего шупо с тридцатилетним стажем службы вывели двое тюремных охранников. Он плакал и падал в коридоре, поэтому в камеру его пришлось волочить. И даже сделать укол транквилизатора перед тем, как везти на грузовике в Фульсбюттель.

Его пытались подпереть, когда он стоял перед стрельбищным валом в Путлосе, но он продолжал падать. Одни из членов расстрельной команды решил, что он умер от страха еще до того, как двенадцать пуль вошли в его тело.

Один из стрелков-полицейских выстрелил ему в лицо. Это выглядело некрасиво. Слишком явно говорило об ожесточенности, не подобающей при казни.

Полицейский лейтенант, который командовал расстрельной командой, вышел из себя. Сказал, что стрелять в лицо подло, тем более что человек, которого они расстреляли, был их товарищем.