Фронтовой дневник (1942–1945)

Действия Красной Армии развертываются вблизи Ейска и Краснодара. В связи с этим у меня возникли новые настроения. Наряду с радостью, появились беспокойные мысли о семье. Все чаще боюсь, что Юры нет в живых. Стал часто видеть их во сне, часто думать о них. Сегодня ночью дважды просыпался и обдумывал письма, которые напишу, как только услышу об освобождении Ейска и Краснодара.

Успехи в районе Ламбины и Смоленской незаметны. Противник крепко держит оборону, прикрывая себе отход на Тамань.

Сегодня наш эскадрон собирался в Калужскую, но теперь поступило приказание генерал-майора Харитонова, командующего 56‑й армией83, – остаться здесь для охраны штарма84. Как долго это продлится, зависит от успехов Красной Армии. Очевидно, до тех пор, пока не будет взят Краснодар.

Взяты Кущевка, Ленинградская, Кагальницкая, Крыловская.

2 февраля окончательно ликвидирована группировка под Сталинградом и прекращены боевые действия, о чем командованием было послано боевое донесение, а товарищ Сталин прислал благодарность всему личному составу.

В Германии в связи с разгромом немецкой армии под Сталинградом объявлен траур и 4–6 февраля запрещена работа увеселительных учреждений.

7 февраля 1943 г.

Сегодня сообщили по радио, что освобождены Барвенково, Лисичанск, Батайск и Ейск.

Я на радостях написал в Ейск 4 письма – семье (через Ковтун, Лемешкину), Т. А., Л. Г. и другим.

Несколько слов о моем быте. Живу я у тех же старичков. Квартира их – бывшая пекарня, грязная и закопченная, словно кузница. Туда же поселился заместитель комбрига по тылу 9‑й бригады, немного писатель, имеет орден Красной Звезды. Культурный и разговорчивый человек, много рассказывает и беседует со мной о поэзии, но страшный скупец. У него в неограниченном количестве консервы, жиры, концентраты, вино, сахар, лимоны, сыр, ветчина, рис, макароны, печенье, сгущенное молоко, шоколад.

Он уже неделю живет со мной, – видит, как я питаюсь, и никогда не пригласил даже выпить стакан чаю.

Это батальонный комиссар Шевяков. Его ординарец постепенно меня выживает. Там, где спал я, поставил свою койку. К Шевякову на ночь приходят еще 3–4 человека, и мне негде спать и работать. У ординарца я попросил немного жиру в кашу. Он дал на конце ложки, а когда я попросил другой раз, то он, сволочь такая, спросил: «Что это, система, что ли?»

Там еще живет старший лейтенант, помощник Шевякова. Моих лет, седой, хвастунишка, полуграмотный человек. Когда я сказал, что я тоже 1906 г. и не поседел, то он заявил, что я, очевидно, был просто колхозником или работал писаришкой, поэтому и не поседел, а он, дескать, прожил трудную жизнь, был председателем сельсовета, инструктором райкома и заготовителем кож. Вот так птица. Его кругом выгоняли за бесталанность. Очевидно, он из‑за этого и поседел. А гонору у него очень много. И когда он говорит, то так глупо, что Шевяков подмаргивает мне.

Скоро, кажется, и нас и Шевякова выставит продотдел 56‑й армии, который перебирается сюда завтра-послезавтра. Придется жить просто на дворе. Это гораздо хуже, чем сейчас.

Недавно прочел «Сожженная Москва» Данилевского85. И уже в который раз читаю Гамсуна «Под осенней звездой».

12 февраля 1943 г.

Вот уже две недели я страдаю желудком: не дизентерия, но что-то вроде того. Это ослабило меня и обессилило. Как раз поступило мне распоряжение передвинуться из ИТК в Калужскую. За два дня прошел я 40 с лишним километров по горным тропам. Идти было тяжело, меня измучил желудок, дорога вся обледенела и тянется по горным перевалам. Особенно тяжело было от Ставропольской. Это небольшая станица, целиком разрушенная немцами. Из 500 семей в ней осталось только 15. Остальных немцы угнали себе в тыл. Разоряя избы, немец устраивал себе блиндажи.

Калужская стоит на выходе из гор. Это большая станица и, видать, была богатая. Здесь прекрасные сады. Разрушена станица мало. Но сейчас она перенаселена воинскими частями, и размещаться негде. Спят писаря на столах. Я приспособил 2 доски и на них спал посреди всего. Переменил белье, но уже и в чистом вши. Мыла нет, стирать нечем. Вчера порвали на вьюке мой вещевой мешок, и мне некуда положить свои вещи.

Пришел я вчера усталый, разбитый и больной. Вечером было собрание комсомола, на котором с треском выгнали моего бывшего начальника Серебрякова и его возлюбленную санинструктора Ермолаеву. Напившись, Серебряков стал ревновать ее к кладовщику Точке и открыл по нему стрельбу. Точку направили в маршевую роту, Ермолаеву тоже, Серебряков ждет своей участи. От работы он уже отстранен. Его капитан в своем выступлении называл сукиным сыном. Пошкин тоже погорел. Побыв 2 дня командиром эскадрона, он напился и обругал матом полковника. Его арестовали, потом на другой день выпустили, но от должности отстранили.

14 февраля 1943 г.