Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою

Январь 1945 года. Впервые услышанное мной обращение фюрера к немецкому народу навсегда осталось у меня в памяти: «Если немецкий народ проиграет эту войну, то он недостоин вообще что-то выигрывать!» Или что-то в том же духе. Как эти слова могли подействовать на инвалидов, на тех, кто на войне потерял родных и близких, на тех, кто сидел на пепелище своего дома и не имел средств к существованию, тех, кто с глубокой верой в справедливость вступил в борьбу?

Положение на фронтах становилось все серьезнее. Появились «Зольдатенклау» — комиссии по изысканию «пригодного к фронтовой службе человеческого материала» для восполнения потерь в войсках, «постоянно борющихся за выравнивание фронта».

Прежде чем меня «вычесала» такая комиссия Кальдьеро, я сам добровольно подал рапорт с просьбой отправить меня на фронт. Не велик подвиг. Не было никаких причин меня заметить. Или все же не так? Тогда это был поступок сумасшедшего. Один я не спасу Германию от гибели, и я уже, по-видимому, решился на самоубийственные действия на фронте.

«Никогда ни за что не записывайся добровольцем!» Как я мог забыть старую солдатскую мудрость?

Все пошло очень быстро: сдача хранилищ и должности, прощальный ужин с товарищами в Меране. Предписание и билеты до Гамбург-Лангенхорна, в 18-й запасный батальон войск СС. В тот же прощальный вечер я пришел в моросящий дождь на вокзал. В Гамбург я должен был прибыть 6 февраля. И я подделал командировочное предписание подписал отклонение от прямого маршрута в пути — решил заехать домой к Элизабет на ее день рождения и чтобы проститься с ней. Мне самому исполнилось только что 22 года.

На вокзале в Зальцбурге проверявший документы патруль полевой жандармерии снял меня с поезда. По пути в комендатуру, располагавшуюся у вокзального ресторана, мне удалось замешаться в толпе солдат и незаметно прыгнуть в отходящий поезд. Только теперь я понял, как глупо поступил, подделав командировочное предписание. Одного моего слова было достаточно, чтобы оберштурмфюрер Тиман официально выдал мне нужное предписание. Мне очень повезло, что я сбежал. Ведь по законам того времени меня просто могли повесить на месте как дезертира. Вечером я приехал в родное местечко Элизабет и оказался нежданным гостем за праздничным столом по случаю ее дня рождения. Если бы была возможность, я бы предупредил Элизабет и избавил ее от такого сюрприза. Вечер прошел в подавленном настроении. Так угождают приговоренному, исполняя его последнее желание, прежде чем отправиться в никуда.

От службы и долга я похитил даже не день, а несколько часов. Элизабет проводила меня до Мюнхена. Мюнхен седьмого года войны был одной сплошной руиной. Я прошел к своему поезду — предназначенному только для перевозки военнослужащих. Остальные поезда — тоже для серо-полевых. Много солдат, женщин, девушек, детей, прощания, неутешные слезы и ободряющие улыбки, и улыбки сквозь слезы.

Прежде чем я приехал в Гамбург, от одного из товарищей я узнал, что штурмбаннфюрер Кнёхляйн получил повышение, стал командиром полка и награжден Рыцарским крестом, а мой «профессор ботаники» оберштурмфюрер Грютте погиб в районе Харькова.

К ПОСЛЕДНЕМУ АКТУ

В Гамбург-Лангенхорне мне дали только восемь недель, чтобы подготовить взвод. Больших надежд на него возлагать не приходилось. Слишком малый срок подготовки и неважный «человеческий материал» — мальчишки в форме и «вычесанные» из рурских шахт шахтеры. Совсем не элита: 62 солдата и унтерфюрера теоретически представляли собой половину вновь формировавшейся роты сопровождения танков. Со своим вооружением, на полугусеничных бронетранспортерах это было мелкое отдельное боевое подразделение.

Во время обучения я пытался научить своих солдат действительно необходимому, совсем не тому, чему учат на казарменном плацу. И все же осталось еще так много объяснить того, что совершенно необходимо для выживания в предстоящем бою.

Я говорил об окапывании и маскировке дополнительного вооружения, но до сих пор полугусеничного бронетранспортера мы так и не видели. Я снова нарушил приказы. Во время одной из частых ночных воздушных тревог я, будучи дежурным офицером, приказал роте не спускаться в подвал, а залечь в окопах на пустыре за казармой. Казарменные подвалы казались мне негодным убежищем. В Мюнхене я был свидетелем того, как из такого же подвала вытаскивали целую компанию свадебных гостей, засыпанную и задохнувшуюся.

Командиром запасного батальона был штандартенфюрер, которого мы никогда не видели в лицо. К нему я должен был идти на рапорт за допущенное мной нарушение.

— Обершарфюрер Крафт! Прибыл по Вашему приказанию на рапорт!

Командир в банном халате (!) сидел за своим столом и долго смотрел на меня.

— У Вас такой вид, как будто вы замерзли. Вам холодно?

— Так точно, штандартенфюрер! Нам не разрешается топить!

— Тогда посмотрите на меня. Я же не мерзну! Вы не выполнили подписанных мною инструкций и отправитесь с первым же транспортом на фронт! Идите!

Когда я перед выходом отдал приветствие, мой взгляд упал на электрообогреватель под письменным столом.