Фрунзе

В ходе острой внутрипартийной борьбы Фрунзе говорил на уездном Шуйском съезде Советов:

— Немцы нас грабят. Нужно идти сражаться во что бы то ни стало! Я полагаю, что это дело не безнадежное!

Он не разделял целиком позиции «левых коммунистов». И активно выступал против нелепого и преступного предложения «левых эсеров» сместить с поста председателя СНК Владимира Ильича Ленина и создать новое правительство в союзе двух «левых» — коммунистов и эсеров. Он с негодованием отвергал установку «левых коммунистов», что революция в России погибнет, если ее не поддержит пролетариат Запада, в что мир с немцами — смерть для Советской власти.

— Это малодушие, это преступное неверие в творческую силу России, ее рабочих, ее крестьян! — гневно говорил Фрунзе.

Ему противна была краснобайская фразерская позиция Троцкого, который невероятно возвеличивал свою роль в дни Октября и перед отъездом в Брест заявил хвастливо:

— Никакой дипломатии! Я выступлю с несколькими революционными призывами и взбудоражу рабочий класс Германии!

А кончил тем, что отказался подписать условия мира и одновременно заявил, что Советская республика не будет вести войну и продолжит демобилизацию армии. Словом: «Ни мира, ни войны!»

Эта «крылатая» фраза дорого обошлась Советской России: немцы нарушили перемирие и перешли в наступление по всему фронту.

Московское областное бюро партии и Петербургский комитет резко выступили против грабительских условий мира. Их поддерживали многие комитеты, в том числе Иваново-Вознесенский и Шуйский. Да и в Центральном Комитете не было единодушия. 23 февраля, несмотря на угрозу Ленина уйти с постов в правительстве и в ЦК, его поддержали лишь шесть человек из четырнадцати: Стасова, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников и Смилга. Четверо воздержались от голосования: Троцкий, Крестинский, Иоффе и Дзержинский. Четверо голосовали против: Бубнов, Урицкий, Бухарин и Ломов.

Старый русский генерал Скалон застрелился во время переговоров в Бресте.

Михаил Фрунзе поступил иначе: он не подчинился решению VII экстренного съезда партии, который обязывал коммунистов одобрить «похабный мир».

Пасмурным мартовским утром приехал Фрунзе на IV Всероссийский съезд Советов. Он заседал в Москве, в белоколонном зале Дворянского собрания, так как правительство под угрозой падения красного Питера только что переехало в древнюю русскую столицу.

Обстановка была туманная. Местные Советы в отношении к Брестскому миру разделились почти поровну: 262 высказались «за», 233 — «против». Ленин выступил с докладом на большевистской фракции съезда, и делегаты подавляющим большинством одобрили решения VII съезда партии. «Левые коммунисты» заявили, что они выступят с декларацией против мира. ЦК срочно принял решение: «…все члены партии на съезде Советов обязаны голосовать так, как решила партия.

Чтение сепаратной декларации на съезде Советов ЦК вынужден будет рассматривать как нарушение партийной дисциплины».

Был доверительный разговор у Фрунзе с Бубновым, который у «левых коммунистов» стоял на крайнем левом фланге.

— Ты с нами, Арсений? — нервно спросил Химик.

Фрунзе задумался:

— Я с партией, Андрей! Вашу декларацию подпишу. Но от голосования воздержусь, потому что мне дан такой наказ в Иваново-Вознесенске и в Шуе.

— Странно! Либо — «против», либо — «за»! Иного выхода я не мыслю. Хочешь набросить петлю на шею России?

— Нет. Просто я держусь точной и ясной позиции Ленина на Апрельской конференции 1917 года: мы не пацифисты и не можем отрешиться от революционной войны. Но что-то Ленин знает больше меня, и против него голосовать я не буду…

На том и оборвался этот мимолетный разговор.

— Вы еще колеблетесь, Арсений? — стремительно подошла Елена Стасова, когда Фрунзе курил, опершись на колонну.

— Борюсь сам с собой, — ответил он доверчиво.

— Я колебалась бесконечно долго. Но убедил меня Владимир Ильич: солдаты не способны вести войну, Красная гвардия еще не набрала силу. Да и угроза его уйти с постов лишила меня сил бороться против его линии. Вы думаете, ему легко? Я была у него, когда Карахан привез текст Брестского мирного договора и бросил его на стол. Ленин отшатнулся. «Вы хотите, чтобы я не только подписал этот похабный мир, но еще стал бы его читать. Нет, нет, никогда!..» Может, вам поговорить с Владимиром Ильичем?

— Не могу, Елена Дмитриевна! С Лениным надо говорить, бесконечно веря ему. Или кидаться против него в бой, как это делают Химик, Бухарин или дерзкий Ломов. У меня нет ясной позиции. Но голосовать за грабительский мир — нет сил!..

Была встреча и еще с одной женщиной — с Ольгой Розановой, которая представляла на съезде соседей-ярославцев.

— Как вы? — спросил ее Фрунзе.

— С просветлением, Михаил Васильевич! До января все стояли за войну, требовали разорвать переговоры. Революционного пылу было достаточно. А потом угомонились.

— Что так?