Фуга для темнеющего острова

Мы оба прекрасно знали, что ждет нас в будущем, хотя и не обсуждали этого напрямую. Да, наверное, мы сумели бы продержаться, пока Салли не вырастет и не начнет жить самостоятельно, но потом точно разошлись бы. Наш брак, по сути, был фикцией.

И вдруг все перевернулось с ног на голову, стало непредсказуемым. То будущее кануло в небытие, а нового попросту не было.

* * *

Прошел час. Рафик и остальные прибежали узнать, что случилось. Вертолет упал за пригорком, в поле, поэтому обломков мы не видели. Сначала прогремел оглушительный взрыв, потом был пожар, сопровождавшийся какими-то хлопками. Наконец все прекратилось. Никакого движения, остальные вертолеты тоже не возвращались. Стояла тихая ночь, и, если бы не огонь в лесу, нипочем не подумаешь, что совсем недавно здесь шло настоящее сражение.

Я угодил в неоднозначное положение. С одной стороны, за сбитый вертолет меня, хоть и нехотя, зауважали; с другой стороны, Рафик, а с ним еще несколько человек, прямо заявили, что я совершил большую глупость. Я, в общем, и не спорил. Мы всегда избегали действий, которые какая-нибудь группировка могла истолковать как угрозу. Если бы экипажи других вертолетов увидели, что стрелял я, в нас бы уже летели ракеты. То, что меня не заметили – чистое везение.

Теперь, когда всплеск адреналина прошел и основная опасность миновала, я мог спокойно обдумать произошедшее.

Наверняка вертолетами управляли либо африммы, либо им сочувствующие, а африканские беженцы, даже если отбросить расовые и националистические предрассудки, – все-таки наш общий враг. И все же мой выстрел был местью за похищение женщин. Никто из моих товарищей, думаю, этого не понимал. Впрочем, оружие было только у меня, и только я мог совершить подобный поступок.

Вообще, вся эта история вызывала во мне неожиданное, пьянящее чувство удовлетворения. Я в жизни почти ни разу не стрелял из винтовки, тем более с намерением причинить кому-нибудь вред, а тут я либо серьезно ранил, либо убил экипаж целого вертолета. В тот момент в моей жизни произошел крутой поворот. Я понял, что готов пойти на все.

Группа тем временем обсуждала, как поступить дальше. Я устал и хотел спать, остальные же спорили: идти обыскивать вертолет или обшарить лес в поисках того, что так привлекло африммов.

– Нет, давайте ляжем спать. А с утра пораньше выдвинемся, – сказал я.

– Тут спать нельзя: слишком опасно, – возразил Рафик. – Обчищаем вертолет и уходим куда подальше.

Коллинз предложил осмотреть лес, кое-кто его поддержал. Если военные посчитали нужным нанести удар, вполне возможно, там есть что-то ценное на продажу. В итоге договорились разделиться, хоть это и шло вразрез с нашими принципами. Я, Рафик и еще двое пойдут к разбившемуся вертолету, а Коллинз с Олдертоном поведут остальных в лес. Кто первый закончит, идет навстречу другой группе.

Мы вернулись в лагерь, собрали вещи и разошлись.

Вертолет лежал посреди поля за сожженным домом. Взрывы и всполохи пламени уже полчаса как утихли, так что можно было безопасно туда подойти. Меня больше волновал экипаж. Если все погибли при падении, то хорошо. Если же, наоборот, кто-то выжил, последствия могут быть самые неприятные.

Мы шли молча. Издали разбившийся вертолет казался огромным раздавленным жуком. Никакого движения мы не увидели, но на всякий случай выждали еще несколько минут.

– Пошли, – прошептал Рафик.

Оставшееся расстояние мы проползли по-пластунски, готовые ко всему. Однако, приблизившись к обломкам, поняли, что даже если внутри кто-то и выжил, опасаться нам нечего. Вертолет представлял собой искореженную груду металла, из кабины торчала лопасть пропеллера.

Никого не встретив, мы поднялись, осторожно обошли аппарат кругом в поисках чего-нибудь полезного. Правда, в темноте рассмотреть что-либо было трудно.

– Так мы ничего не найдем, – сказал я Рафику. – Если придем сюда с утра…

Из обломков донесся шорох. Мы отскочили и укрылись в траве. Следом послышался мужской голос, сбивчивый и задыхающийся.

– Что он говорит? – спросил кто-то.

Мы прислушались, но не смогли разобрать ни слова. Тогда до меня дошло, что это какой-то африканский язык – я вроде бы такой уже слышал. В последнее время новости на «Би-би-си» дублировались сводками на суахили. Понять афримма это все равно не помогало.

Впрочем, суть его слов была ясна и без перевода: он застрял, и ему больно.

Рафик достал фонарь и, стараясь держать его пониже, чтобы никто нас не заметил, посветил на обломки.

Сначала мы видели только развороченные куски металла, потом блеснула уцелевшая табличка. На ней были напечатаны инструкции на кириллице. Мы подошли ближе, и Рафик посветил внутрь. Через мгновение среди обломков мы разглядели человека. Он лежал лицом к нам, вся голова в крови. Он прошептал еще что-то, и Рафик выключил фонарь.

– Внутрь не подлезешь. Пойдемте.

– А как же пилот? – спросил я.

– Не знаю. Ему не помочь.

– Может, хотя бы попробуем вытащить его?

Рафик снова включил фонарь. Пилот был прочно зажат между обломками кабины и фюзеляжа. Без тяжелого оборудования его не вызволить.

– Бесполезно, – сказал Рафик.