Фурии

Я почувствовала на себе выжидательные взгляды всех присутствующих. Мари не спускала с меня глаз, злоба на Аннабел перенеслась на меня. Я вспоминала все, что читала, видела, но из-за страха названия ускользали. Наконец перед глазами возникла картина: где-то в низине, в далеком городе, женщина, она хохочет, бредит, безумствует, дьявол, дико вращая глазами, выедает ей плоть.

– «Мрачные картины» Гойи, – произнесла я, еле шевеля языком.

Она описала в воздухе три круга ладонью, как бы приглашая меня к продолжению.

– Ну, там просто… Словом, есть в них что-то такое, что мне по-настоящему нравится.

– По-настоящему нравится? – Аннабел подняла бровь. – Не сомневаюсь, вы можете проанализировать это немного глубже.

Я почувствовала, как у меня заколотилось сердце. По правде говоря, я видела эти полотна, вернее, их репродукции, когда мне было пять, от силы шесть лет, и ощутила тогда странное возбуждение от всего того ужаса. Мама почти сразу вырвала у меня из рук книгу, но картины застряли в памяти. Несколько лет спустя я украла такой же альбом в букинистическом магазине; мне было стыдно признаться, как я жаждала его заполучить, а с обложки на меня скалились в жуткой ухмылке страшные лица. Через три дня, убитая свои проступком, я вернулась в магазин со стопкой старых отцовских книг – дар, по цене в несколько раз превышавший стоимость того альбома.

– Ну, как сказать… На самом деле это не просто эстетика, – неуверенно выговорила я. – Он рисовал эти картинки на стенах собственного дома, просто для себя. Он уже был знаменит своими портретами, замечательными портретами, а тут… Ну, от скуки, что ли… – При этих словах на лице Аннабел мелькнуло подобие улыбки, приглашающей меня продолжать. – Короче, когда он остался сам по себе, ему захотелось нарисовать эти жуткие вещи: на одной картине дьявол пожирает человека, на другой человек погружается в безумие. Для него это вроде как отдушина, возможная только наедине с собой.

Она кивнула и убрала светлую прядь волос за ухо. Я буквально почувствовала, как она слегка поворачивается ко мне, словно чтобы услышать что-то недосказанное.

– Полагаю, вам известна картина «Сон разума рождает чудовищ»?

– Простите? – Кажется, я побледнела.

– Это гравюра. Того же периода.

– А! Нет, ее я не видела.

– Непременно посмотрите. Вам понравится. – Аннабел отвернулась. – А еще лучше принесите с собой на следующее занятие, мы все вместе поговорим о ней.

В этот момент я почувствовала на себе взгляд и невольно оглянулась назад. Рыжеволосая девушка из моей группы по английскому задумчиво покусывала ноготь большого пальца. Перехватив мой взгляд, она усмехнулась, я ответила такой же улыбкой.

Она повернулась к Аннабел, я следом за ней, хотя все остальные в аудитории виделись мне словно в какой-то дымке – тот факт, что я заслужила одобрение Аннабел, пусть и мимолетное, поверг меня в состояние некоей приятной отрешенности.

Прозвучал звонок, и я начала собирать рюкзак; рыжая же и две ее приятельницы собрались вокруг стола Аннабел, о чем-то перешептываясь. Самая высокая из них пристально посмотрела на меня, нарочно понизив голос еще больше. Когда стало ясно, что эта троица ждет, пока я выйду из аудитории (поняв это, я залилась краской), я схватила рюкзак и шагнула к двери.

– Эй, погоди, – окликнули меня из-за спины. – Курнуть не хочешь?

Я обернулась и встретилась с насмешливым взглядом рыжей, остальные – и Аннабел – смотрели на меня с непроницаемыми лицами, похожими на маски.

Я не курила, но, захваченная врасплох (как я впоследствии утверждала, хотя на самом деле мне просто не терпелось завести знакомства), согласно кивнула.

Мы вышли и зашагали по коридору.

– Ну, как тебе «Элм Холлоу»?

– Да вроде нормально. Пока все хорошо.

Она толкнула входную дверь, и мы оказались на свежем осеннем воздухе. Я почувствовала, как капельки пота на бровях быстро высыхают. Мы молча шли в сторону курилки с ее сплошь исписанными и разрисованными стенами – она находилась позади главного здания, вдали от парковки и любых неодобрительных взглядов. Со спортивных площадок, подхваченные ветром, доносились веселые возгласы; в воздухе описывали круги, словно гоняясь одна за другой, ласточки.

– Ясно… Так ты откуда? – спросила она, несколько раз щелкнув зажигалкой, затем сильно встряхнула ее – пламя наконец-то вспыхнуло.

– Училась в «Кирквуде», – сказала я. – Но последний год провела дома.

– На домашнем обучении, что ли? – Она вздернула сильно подведенные брови.

– Примерно. Только я как бы сама себя учила.

– Круто. И как же так получилось?

– Я… Словом, мой папа умер. И мне сказали, чтобы я никуда не спешила, так что…

– Вот же! – бодро воскликнула она. – Мой отец тоже умер. – Она помолчала. – Это я к тому, чтобы ты знала: я тоже через это прошла.

– А-а. Печально. Сочувствую.

– Да нет, все нормально. На самом деле я его почти и не знала. Мама говорит, тот еще был говнюк.

– Ну-у… – проговорила я. – Все равно сочувствую.

Она улыбнулась, посмотрела куда-то в сторону. При дневном свете стали еще заметнее ее веснушки и длинные ресницы, на прохладном осеннем воздухе щеки раскраснелись.