Фурии

– Пойдем со мной, – сказала она и, резко развернувшись, зашагала прочь.

Я осталась стоять, словно в оцепенении.

– У меня еще занятия сегодня, – бросила я ей вслед.

Робин обернулась, а я густо покраснела, поймав взгляды двух ее подруг, оглянувшихся на мой сорвавшийся голос. Сердце мое заколотилось с такой силой, что мне показалось, будто они могли тоже слышать его биение; я улыбнулась им, страстно желая, чтобы они отвернулись.

– Робин! – окликнула я, но она, шагая в сторону длинной подъездной дорожки, ведущей к въезду на территорию школы, даже головы не повернула, похоже, ей было все равно, иду я следом или нет.

Без раздумий – не задаваясь вопросами, не позволяя себе усомниться и не ощутив даже малейшего укола уязвленного самолюбия, – я пошла за ней вниз по холму к воротам; за моей спиной предупреждающе зазвучал колокол.

– Давай, просто возьми один. Всего один. – Робин прижалась ко мне плечом. Мы находились в единственном в городе по-настоящему шикарном магазине, где через невидимые динамики лилась попсовая музыка, а девушки, хихикая, выходили из примерочных, превратив проход в подиум.

– Не могу, – прошептала я, оглядывая блестящие витрины, где названия лаков для ногтей странно противоречили их цветам: «Лютик» – травяная зелень, «Морская раковина» – небесно-голубой, «Лунный свет» – черный.

– Это совсем не трудно, – в свою очередь прошептала она, – я покажу тебе.

Я смотрела, как ее ладони скользят, точно у фокусника, показывающего сложный трюк. Она на секунду замерла, наклонилась и схватила с витрины флакончик с неоново-желтым лаком. Одно движение. Даже пристально наблюдая за ней, я не могла бы сказать, в кармане он у нее или в рукаве.

– Видишь? – Она с восхищением смотрела на витрину с губной помадой, тюбики которой блестели, как панцири жуков. Я онемела в ожидании, что уже в следующую секунду рядом с нами появится маячивший невдалеке охранник и схватит нас на месте преступления.

Ничего не произошло. Никто не появился.

Я подошла вместе с Робин к прилавку.

– На следующей неделе мой день рождения, – со значением сообщила она. Взгляд ее был прикован к красной помаде. – Она пойдет к моим волосам, как тебе кажется?

– Я с удовольствием ее куплю. – В кошельке у меня было двадцать фунтов – все мои деньги на неделю. Я не вдавалась в детали маминых банковских дел, но знала, что деньги, полученные в качестве компенсации, лежали почти непотраченные. Судя по всему, ни ей, ни мне не приходило в голову, что можно покупать новые вещи и вообще жить по-другому, что ли. Мы следовали по накатанной, довольствуясь дешевыми консервами и полуфабрикатами, разогретыми в микроволновке. Маме этого было достаточно.

Робин закатила глаза.

– Как знаешь. Если страшно, то не надо.

– Да нет, не страшно, – эхом откликнулась я.

– Тогда действуй. – Она отвернулась и принялась изучать розовую детскую футболку, которая была ей ни к чему – глаза были опущены, взгляд насторожен.

Я оперлась трясущейся рукой о прилавок и стала перебирать тюбики с небрежным – так я, по крайней мере, надеялась – равнодушием. Измученная продавщица объясняла мамаше оравшего десятилетки принятую в магазине систему возврата товаров. Дождавшись, пока она отвернется, я схватила тюбик с помадой и сунула его в рукав.

На плечо легла чья-то рука. Я вздрогнула.

– Молодец, – сказала Робин. – Пошли.

Свежий воздух был подлинным облегчением. Я шумно выдохнула, только теперь сообразив, что не дышала с того самого момента, как тюбик с губной помадой перекочевал с прилавка в мою куртку. По дороге Робин извлекла из кармана лак для ногтей и, зажав его между указательным и большим пальцем, показала мне.

– У меня для тебя тоже кое-что есть. – Я почувствовала прилив тепла, сладостный трепет от этого подарка.

Я вытащила из рукава губную помаду и повторила жест Робин. Она взяла тюбик, достала из кармана зеркальце – как она стянула его, я даже не заметила – и на ходу провела темной помадой по губам. Встречные прохожие с трудом обходили ее, недовольно ворча что-то под нос.

– Ну, как я выгляжу? – спросила она, поворачиваясь ко мне и выпячивая губы.

– Неотразимо, – сказала я. И это была правда. По крайней мере, в моих глазах.

Робин вцепилась мне в плечо и демонстративно запечатлела сочный поцелуй на моей щеке.

– Теперь и ты неотразима, – ухмыльнулась она, помада размазалась по зубам и вокруг губ.

От меня, кажется, ожидали веселой улыбки, но я не смогла ее выдавить: все никак не удавалось прийти в себя. Не в силах выговорить ни слова, ничего не видя вокруг, я брела рядом с Робин, а она щебетала что-то про лекции, домашние задания, которые она отказывалась выполнять («Из принципа», – говорила она, но в чем состоит этот принцип, не объясняла), и одноклассниц, которых она на дух не переносила. Их преступления представлялись мне уроками на будущее – тем, чего не следует ни говорить, ни делать.

Оглядываясь назад, все это кажется смешным. Но хотя за минувшие с той поры десятилетия и я влюблялась, и в меня влюблялись, ничто не может сравниться с восторгом тех первых недель общения с Робин.