G.O.G.R. (СИ)

Шубин оказался неказист и неопрятен — обычный бомж, как все другие бомжи. Глазки пропитые, щёки небритые, нос немного подвёрнут на сторону — ломали, наверное. Такой может жить хоть в штольне, хоть на свалке, хоть в жерле вулкана — и ничего ему не будет.

— Он вам встречался? — осведомился Серёгин у Мирного.

А Мирный лишь плечами пожал.

— Наших бомжей я практически всех знаю… Но этого, «Шубина», впервые вижу…

Выходит, что Шубин скрывался от милиции. Жил в штольне, к другим бомжам приходил редко… Присмотревшись к фотороботу, Пётр Иванович понял, что сам видит его впервые.

— Саня? — обратился он к Сидорову. Сержант глянул и покачал головой:

— Неа…

И тогда Серёгин решил спросить о Шубине у обитателей изолятора. Сидоров и Казаченко приводили их по очереди. Кинув глазом на предложенный портрет, они отвечали:

Ведёркин:

— Не знаю.

Крекер:

— Не тусовался.

Додик:

— Алкаш. По катакомбам не ползал, у Сумчатого не вертелся. Не знаю, наверное, Кашалотова «наседка».

Уж:

— Да не вешайте вы на меня мокруху, я не убивал этого типа́!!

Утюг:

— Чего вы мне бомжей пихаете?! Я приличный человек!

Сумчатый:

— Крот!

Ответ Сумчатого заинтересовал Серёгина больше других. Пётр Иванович даже достал бланк протокола и отыскал в ящике стола пишущую ручку, отбросив три непишущих.

— Крот? — переспросил он, приготовившись записывать показания.

— Все — кроты, все — кроты, — запыхтел Сумчатый, трясясь, словно медуза. — Все кроты, ехидные, как мымры… Все кроты в ихнем кротовом кротовнике… мерзкий попугай!

— Хватит притворяться! — рассердился Серёгин, начёркав в протоколе. — Вы его знаете, или нет?!

— Крот! — пискнул Сумчатый.

— Всё ясно, — вздохнул Серёгин и скомкал испорченный бланк. — Саня, спрячь этого «крота» с глаз долой…

Сидоров потащил Сумчатого обратно, в изолятор, и из коридора слышались вопли:

— Кроты-ыы! Мымры все, ехидные!! Ехидны кротовые!.. Мерзкий попугай!

Мирный уволок бомжа Васю обратно, на Гладковку — наверное, будут разыскивать там пропавшего Зямыча, да изгонять чертей из частного сектора. Не клеилось только с Валерией Ершовой. Едва она отходила от стола Карандаша и садилась на диванчик для посетителей — в памяти начинали проступать кое-какие черты Геннадия. Но едва она пыталась начать его описывать — всё сразу же улетучивалось, и она не могла назвать ни единой приметы своего знакомого.

— Вот, когда я не говорю о нём — я вспоминаю, каким он был, — жаловалась Ершова Серёгину после очередной неудачной попытки составить фоторобот «Геннадия». — А как только мы начинаем его рисовать — всё забывается, и я не могу ничего сказать…

«Как такое может быть? — удивлялся про себя Серёгин, беседуя с заплаканной Ершовой. — „Когда отхожу — вспоминаю, начинаю описывать — забываю“…». И тут Петру Ивановичу вспомнился Карпец. Так он вёл себя нормально, но едва его начинали спрашивать о пропавшем деле Светленко — он проваливался в некий транс. В тот же миг с высоты небес явилась догадка, стукнув Петра Ивановича по голове. Выборочный гипноз! Такой же, как был у Карпеца, только уровень, пожалуй, повыше, потому что Ершова не впадала в транс и не глупела, а просто забывала. И, если у Ершовой тоже — выборочный гипноз — значит, её Геннадий каким-то образом связан со Светленко и… с Тенью! Они с Сидоровым уже рисовали фоторобот Тени. Получилось, конечно, не «да Винчи», но узнать можно. Серёгин нашёл этот фоторобот в ящике стола и предъявил Валерии со словами:

— Это — Геннадий?

Да, этот тип был больше всех похож на Геннадия. Валерия Ершова узнала в нарисованном лице черты того странного человека, который победил двоих крепышей-киллеров, который прыгнул вместе с ней с четвертого этажа, и который получил из-за неё гайку… Но едва Ершова раскрыла рот, чтобы ответить утвердительно, её рот сам по себе изрёк:

— Нет, я его не знаю.

И при этом Валерия выглядела совершенно спокойной, будто бы она просто — не знает. Хотя по-настоящему она изо всех сил старалась заставить себя сказать правду, или подать хоть какой-нибудь знак о том, что она врёт не по своей воле. Но «не своя» воля оказалась настолько сильна, что Ершова не могла справиться с собственным туловищем, и оно позволяло себе только те движения, которые позволил ему таинственный гипнотизёр.

И только выйдя из милиции на улицу, Валерия Ершова почувствовала, что «не своя» воля сошла на нет, и она может управлять собой. Она хотела броситься к первому встречному, рассказать ему всё, а потом — уговорить его пойти за неё к Серёгину. Она даже подбежала какому-то парню с прямоугольной коробкой, которую тот тащил в жёлтом пакете.

— Извините! — крикнула она, и незнакомый человек остановился, уставившись на Ершову с удивлением.

Но едва Валерия собралась сказать ему всё, что хотела, её язык сам по себе выговорил:

— Извините, я перепутала вас с одним своим знакомым.

Парень с коробкой пожал плечами и двинулся дальше, а Валерия Ершова просто осталась стоять посреди дороги.

Глава 97. Всплытие Кашалота