G.O.G.R. (СИ)

— Русиш, ауфштейн! — услышал он над собой неприятное немецкое карканье.

С большим трудом повернув голову, которая у него адски болела после сокрушительного удара прикладом, Никанор Семёнов увидел на бруствере окопа две фигуры в касках, чьи руки продолжались автоматами. Немцы… проклятые гады.

— Ло-ос! — протянул один из них и махнул дулом своего автомата вверх, мол, вставай.

— Выкуси! — со злостью пробормотал Никанор Семёнов и скрутил шиш.

— Ауфштейн! — надтреснуто разрывался сиплый фашист. — Шнелля, русиш швайн!

— Лос, фафлюхт хундефих! — добавил второй и пустил короткую очередь из своего автомата.

Пули врубились в прогоревшую землю в нескольких сантиметрах от побитого тела Никанора Семёнова. Всё, делать нечего, лучше встать, а то убьют.

Всё тело болело, он едва заставил себя подняться на ноги и выползти из окопа наверх. Один фашист грубо толкнул его в спину, и Никанор Семёнов буквально влетел в неровный, шатающийся строй. Это были пленные красноармейцы, фашисты вели их куда-то… туда. Они проходили по побоищу и собирали по окопам тех, кто выжил, а раненых просто добивали.

Строй был длинный — много насобирали. Немцы подпихивали идущих в спины дулами автоматов и постреливали в воздух. Их привели на какое-то место, наспех огороженное проволокой как загон для скота. Никанора Семёнова затолкнули за заграждение, и он упал в грязь. Тут было много людей, одни сидели прямо на голой земле, другие — лежали. Никанор Семёнов лёжа оглядывался и искал глазами брешь в заборе — авось, удастся сбежать? Чёрт, темнота какая… Не видно ни зги. Только слышно, как другие пленники кто плачет, кто молится, кто разговаривает…

Наверное, Никанор Семёнов не заметил, как заснул. Когда он открыл глаза — было уже светло, солнце стояло высоко над горизонтом и нещадно палило. По другую сторону заграждения топтались фрицы — вооружённые, напыщенные. Они покуривали, поплёвывали и глотали воду из фляжек. Никанор Семёнов почувствовал, что сам тоже нестерпимо хочет пить. Первым его порывом было встать на ноги, подойти к ним и попросить. Он бы так и сделал, если бы не услышал за своей спиной добродушный взволнованный голос:

— Не вставай, лучше на четверых ползи — тогда не расстреляют.

Семёнов рывком обернулся и увидел пожилого красноармейца с ногой, забинтованной куском гимнастёрки.

— Ползи, — повторил этот пожилой человек, чьё лицо было покрыто сажей и грязью. — Они стреляют в тех, кто поднимается…

Никанор Семёнов раскрыл, было, рот, чтобы что-то сказать ему в ответ, но тут импровизированная калитка загона распахнулась, и несколько немцев вошли внутрь.

— Срывайте нашивки! — истерично взвизгнул какой-то малодушный трус, полагая, что командиров расстреляют первыми.

Некоторые поверили ему, начали обрывать свои отличительные знаки, но сержант Семёнов был гордым: он не стал этого делать.

Их было человек шесть: четверо солдат с автоматами, которые целились во всех, кто шевелился, и два офицера. Один холёный такой, в чёрном и уже немолодой, а второго Семёнов узнал. С хищным «Хы-хы!» мимо него прошёл тот самый, чудовищный, в разорванном мундире, у которого Семёнов отодрал петлицу. Его мундир до сих пор был разорван — где тут новый возьмёшь посреди поля? А на белобрысой башке красовалась эсэсовская фуражка с черепом вместо кокарды, надетая набекрень.

— Проклятая гадюка… — процедил сквозь зубы Никанор Семёнов и плюнул в землю. — Чтоб ты сдох, поганый…

Они шли мимо пленных, и, кажется, выбирали их для чего-то. Тех, на кого показали, тот час же хватали и уводили прочь. Мимо Семёнова, кажется, прошли и не заметили, но, нет — белобрысый повернул к нему своё остроносое циничное лицо, поднял грязную руку, забинтованную выше локтя, и ткнул в его сторону своим длинным пальцем.

Второй враг кивнул одутловатой башкой, и Никанора Семёнова схватили и повели…

Так он попал в подземную лабораторию, где хозяйничал этот зверь, Генрих Артерран. Всем своим видом Генрих Артерран напоминал машину: его движения были механически точны, лицо бесстрастным и без малейшего признака человеческого румянца, или загара, или веснушек.

У Никанора Семёнова чудом сохранилась тетрадь, и в ней он вёл дневник в надежде на то, что кто-нибудь когда-нибудь его найдёт. Там были и другие узники, и их было достаточно много. Их держали где-то там, в камерах, а вот Никанора Семёнова отсадили в звериную клетку и держали прямо там, в лаборатории. Он видел всё, что творил Генрих Артерран — и видел, сколько умерших подопытных выносили оттуда каждый день. И слышал, как другие несчастные, вместо человеческих криков издавали козлиные, ослиные, коровьи…

Над самим Никанором Семёновым Генрих Артерран тоже провёл опыт: под дулом автомата заставил выпить из пробирки какую-то горькую гадость. Гадость была бесцветная, по виду своему не отличалась от обычной воды. Если не пробовать, то можно решить, что это и есть вода. Генрих Артерран не заливал эту жидкость в рот Никанору Семёнову насильно — он просто дал ему в руки пробирку и сказал спокойно и по-русски:

— Пей.