Гадание на яблочных семечках

Вместо фотографии посылаю свой рисунок. Видите, какая я долговязая и какой у меня брат кроха… Имейте в виду, я сейчас не перестаю у него учиться. И вообще расскажу-ка я лучше о братишке, а не о себе, думаю, вам будет интересно. И еще — если ничего особенного не удастся отыскать для подарка вам, пусть таким подарком будет одно-другое письмецо о Довасе. Согласны?

В первом своем письме я похвасталась, что неплохо рисую и пою и что даже завоевала звание лауреата на конкурсе «Песня-песенка». Брату, конечно, было очень грустно и обидно, ведь он чувствовал и видел приблизительно то же самое, что и я, а высказать всего ни в рисунках, ни в песнях не мог. Довас завидовал не столько моей славе, сколько умению петь. Ему так хотелось иногда излить душу в песне, но соловья из него не получалось, он скорее напоминал воробышка…

И когда Довас начал от огорчения сохнуть и уменьшаться, спрятавшись от нас, стал он вырезать разные дудочки, свистелки, свирели. Ему хотелось смастерить для себя такую дудочку, которая бы заменила ему голос. Гармоника, скрипочка или гитара не подходили. Довасу нужно было, чтобы музыка рвалась наружу, как голос из груди, как слова с губ, тогда бы руками оставалось лишь зажимать дырочки или клапаны.

Очень долго у него ничего не получалось. Довас так переживал, так на себя злился, что уменьшался с каждым днем, а дудочка, которую мастерил, становилась слишком велика. Отбросив ее в сторону, принимался за новую, поменьше, потом вырезал еще поменьше… В конце концов, уже будучи таким, как теперь, сделал для себя маленькую-премаленькую дудочку из голубиной косточки. В ней было всего три отверстия, три дырочки, и он мог брать только пол-октавы — соль, ля, си, до… Голос у дудочки был такой слабый и нежный, что расслышать мелодию можно лишь обо всем позабыв, сосредоточившись и хорошенько вслушавшись.

Когда Довас впервые согласился сыграть для меня на дудочке, я помогла забраться ему в пустую бочку, сама, согнувшись, низко наклонилась над ней, и мне показалось, будто в бочке сквозь какую-то щель тихо-тихо посвистывает ветер. Зато эти несколько нот околдовали мою душу!.. Прислушалась я и ощутила себя листком, оторвавшимся от дерева: ветер несет, гонит меня, кружит над голубыми озерами и реками Дзукии, над лесами и пригорками, над вильнюсскими башнями, над каунасской ратушей, над Неманом… Потом я услышала крик чаек, шум волн. Я была такая маленькая, легонькая и сама диву давалась, что в сердце вмещается так много радости. Довас заиграл другую мелодию, и я словно возвратилась из странствия к себе самой, в себя, большую, огромную… Как в запущенный, загроможденный вещами музей. Увидела свою покрытую пылью колыбель, кукол, старые ломаные игрушки, из-за которых столько пролито слез, столько пережито ссор с Довасом, потому что была я глупой, капризной, упрямой…

И когда он перестал играть, во мне еще долго жило чувство, будто я забыла то, что следует забыть, и вспомнила то, что необходимо помнить. На сердце было так легко, хорошо, просторно, светло, словно дудочка Доваса выдула из меня всякий сор.

Я принялась уговаривать брата, чтобы он точно также сыграл для отца, мамы, дедушки и еще для кого-нибудь из близких. Они все потом в один голос утверждали: дудочка Доваса проясняет разум и очищает душу. Все, что навязано, чуждо тебе, не нужно (подобно той рухляди на чердаке), куда-то исчезает, забывается, и появляется много времени и места для всяких рассуждений, скажем, таких:

Каким бы ты предпочел стать — красивым или умным?

Ты бы хотел, чтобы тебя все боялись, или чтобы без страха говорили, что ты очень добрый?

Хотелось ли тебе быть замеченным или было бы лучше, если б сам научился подмечать то, чего не видят другие?

Чего тебе больше хотелось бы — научиться понимать китайцев и японцев или уметь разговаривать с животными и деревьями?

Все вопросы, вопросы… Довас утверждает, что вопросительный знак не случайно напоминает крючок. Им можно и впрямь кое-что подцепить. А восклицательный знак больше похож на гвоздь, палку, колышек… Не приведи господи проглотить такой вот столбик и уже никогда ничего не искать в жизни и не задавать никаких вопросов!..

А на прощание еще одно забавное приключение…

Крохотному Довасу теперь трудно разгуливать без меня по городу. Я должна носить его в отцовском портфеле, где он полеживает себе на дне и прислушивается, о чем болтают всякие «челодрали, человрали и челдобреки».

Недавно зашли мы в гастроном купить сыру. Тут мне пришлось Доваса вместе с портфелем оставить на столе и взять корзину, так положено при самообслуживании. Задержалась я совсем недолго, подхватила портфель и говорю Довасу негромко — не сердись, что пришлось подождать. Была очередь, зато удалось купить замечательный сыр рокфор. Ты там не задохнешься, если положу сверток рядом?