Гадюка Баскервилей

«Ну, Вася, если жив останусь, я тебе вовек этого подарка не забуду. И пальто тоже – я ж на него целый год копил!» – возмутился Плахов. Но сержант уже приставил приклад карабина к плечу и начал прицеливаться: «Пшли! Кому сказал?!»

Только, видно, для нового владельца пальто время еще не пришло. В самый критический момент благолепие южного городка нарушил яростный вопль, пронесшийся вдоль наглухо закрытых ставень: «Стоя-я-ять!..»

* * *

Вопли бывают разные. Одни – глубоко несчастные, как кричит поскользнувшийся по дороге из магазина гонец, глядя на осколки заветной бутылки; другие – возмущенные, принадлежащие задержанным взяткополучателям, умудрившимся выкинуть в окно пачку меченых купюр прежде, чем в кабинет ворвались оперативники; третьи – безысходные, исходящие от забулдыг, заблудившихся среди мусорных бачков. Бывают вопли деловитые, издаваемые бравыми чинами охраны правопорядка, при работе спецсредствами ДР-1, именуемыми в народе «демократизаторами»[70]. Встречаются и страстные (без комментариев: допрос – штука тонкая). И так далее. Но ни с одним из перечисленных восклицаний невозможно сравнить голос возмущенного руководителя, тем паче, достигшего определенных командных высот.

Раскрывая рот на ширину ружейного приклада, любой мало-мальски нормальный полковник в состоянии запросто построить целый полк и повести его торжественным маршем на строительство собственной дачи, либо на прополку огорода. От московского генеральского крика седеют даже во Владивостоке, а ораторское искусство отдельных военачальников, продолжавших карьеру во главе целых регионов, служило неистощимым энергетическим источником не только для разномастных пародистов, но и для всей страны…

…«Стоя-я-ять!!!» – разнесся над городком требовательный рык, от которого и конвоиры вытянулись «во фрунт», а задержанные просто оцепенели. В их направлении, грозно размахивая кулаком и сбиваясь с шага на бег, двигался старший офицер. На высокой тулье его фуражки хищно распростер крылья двуглавый коронованный орел, рукав парадного кителя украшал яркий шеврон с триколором и надписью «Полиция России», а на груди тревожно позвякивали многочисленные награды, среди которых выделялся массивный крест с российским гербом.

Сержант, как старший патруля, первым пришел в себя и поспешил навстречу грозному высокоблагородию, чьи погоны украшали два просвета.

«Ваше высоко…» – начал было служивый доклад, но старший офицер только махнул рукой и, пытаясь отдышаться от быстрой ходьбы, прохрипел: «Безобразие!.. По существу… Коротко!»

– Господин полковник! – тараща глаза на несколько страшную черно-синюю форму, спешно рапортовал сержант. – При патрулировании в районе возможного появления красных бандитов задержаны два их лазутчика. Конвоируем в контрразведку для дальнейшего разбирательства!

Но высокоблагородие не соизволило оценить бдительность и почему-то начало возмущаться. Оно требовало немедленно отпустить задержанных, с которыми будет разбираться собственное начальство, а не всякие «прикомандированные сапоги». Бедолага – сержант попытался возразить, что выполняет приказ некоего штабс-капитана Овечкина. Но дальше дело не пошло.

– Ко-ого?! Капитана?!!

Разъяренный офицер стал сыпать такими мудреными словами и выражениями, которые служивый прежде не слышал даже от невоздержанного на язык ротного. «Самебенладен», «ФСБ», «главк», «межведомственный пофигизм», «операция „Чистые уши“»[71], «криминализированный милитаристский элемент»… Более понятным оказалось выражение о весьма оригинальной любви высокого чина к капитану Овечкину, его начальству и всей родне…

Все это было очень страшно и связывалось в единую витиеватую фразу при помощи слишком знакомых смысловых связок, самой мирной из которых была «ма-ать!». Причем именно с восклицательным знаком. Когда же до старшего патруля начал понемногу доходить смысл выражения «мочить в сортире», он уже был готов самостоятельно приставить дуло карабина к собственной гимнастерке и скомандовать: «Пли!» Впрочем, до этого не дошло.

Слегка отдышавшееся от длинного монолога высокоблагородие наконец-то сменило гнев на милость и разрешило патрульным мирно следовать… Ну, именно туда, куда прежде посылало бегом. Нынешнее же начальство вдобавок опять выразилось как-то странно витиевато, заявив, что старшего служивого кто-то посрамил ладаном (или не ладен он —?!). Тем не менее, радуясь, что легко отделались, военные подхватили оружие и споро отправились восвояси.

– Ну что, так-то мы репетируем? – Грозный чин угрюмо посмотрел на застывших оперативников. – От подполковника Петренко еще никто не убегал. Сейчас мы возвращаемся в контору. И чтоб через пять минут на плацу у дежурки я из окна кабинета видел, как вы маршируете с песнями! А рапорта по поводу случившегося – мне на стол. Сегодня же!.. Да, кстати, что-то я не узнаю эту улицу. Ну-ка, скажите мне, Плахов, куда вы бежать собирались?..

«У-у! Сам ты люблен ладаном, будь ты неладен!» – только и оставалось ворчать посрамленному сержанту, так и не раздобывшему добротного пальто для своей зазнобы…

* * *