Гадкая ночь

Викинги сжигали своих мертвых по ночам в погребальных ладьях, Локи – бог огня и плутовства; Иисус бок о бок с Одином и Тором; христиане, силой обращавшие языческие народы Севера, отрубающие руки-ноги, ослепляющие, калечащие; князья-викинги, сменившие веру из сугубо политических интересов. Конец цивилизации. Вот о чем она думала в тишине оскверненной церкви.

Город все еще спал под дождем. Спал порт. А в порту, у причала перед деревянными домами квартала Брюгген, спал огромный сухогруз, ощетинившийся антеннами и кранами, серый, как военный корабль. Может, призвать на помощь гения места? [11]

Прошлое церкви восходит к гораздо более ранним временам, чем те, что прослеживаются в Осло, – здесь нет ни Национального театра, ни Королевского дворца, ни Нобелевской премии мира, ни парка Вигеланд. Начало XII века. Здесь всегда присутствовала дикость древнейших времен. У каждого признака цивилизации есть признак варварства; каждый свет борется с ночью; каждая дверь, за которой горит очаг, скрывает дверь, что прячется во тьме.

* * *

Ей исполнилось десять лет, когда они с сестрой впервые приехали на зимние каникулы к деду, в городок Хелл близ Тронхейма. Кирстен обожала своего дедушку: он был жутко умный, знал кучу смешных историй и любил качать внучек на коленях. В тот вечер дед попросил девочек накормить Хеймдалля [12]

, старонемецкую пастушью собаку, ночевавшую в риге. Холод стоял такой, что кровь замерзала в жилах, но Кирстен покинула теплый дом и вышла в ледяную ночь. Снег скрипел под меховыми сапожками, ее тень в лунном свете напоминала огромную бабочку. Темная рига выглядела таинственным и опасным местом, и Кирстен стало не по себе. Дед поступил жестоко, послав ее туда среди ночи. Хеймдалль встретил девочку радостным лаем. Он натягивал цепь, подпрыгивал от нетерпения, а когда она его погладила, облизал ей лицо. Кирстен прижалась к горячему телу, зарылась лицом в пахучую шерсть и подумала: «Неправильно оставлять друга спать на морозе». А потом услышала тявканье… Такое тихое, что девочка не обратила бы внимания, если б, по счастливой случайности, Хеймдалль не умолк в этот самый момент. Звук доносился снаружи, и она испугалась. Буйное детское воображение нарисовало ей жуткое создание, которое зовет жалобным голоском, чтобы выманить ее наружу и напасть. Но она все-таки вышла. И скорее угадала, чем увидела слева от себя, в углу между сараем и навесом, прутья клетки. Кирстен подошла ближе. Сердце ее колотилось как безумное, ощущение тревоги росло, визгливый лай теперь напоминал крик зайца-подранка. У нее появилось дурное предчувствие. Еще шесть шагов по снегу – и ее пальцы нащупали прутья; она осторожно заглянула и увидела в глубине, у бетонной стенки, темный силуэт. Молодой песик, едва-едва вышедший из щенячьего возраста. Маленькая дворняжка с вытянутой мордочкой, длинными ушами и короткой жесткой шерстью. Ее голова почти касалась стены, потому что ошейник был продет в кольцо. Она сильно дрожала, сидя на заснеженной траве, и смотрела на девочку.

Кирстен до сих пор помнит молящий взгляд песика. Он говорил: «Помоги мне!» Ничего печальней этого зрелища она никогда не видела, и ее молодое здоровое сердце разбилось на тысячу и один кусок. Щенок выбился из сил и перестал лаять – только издавал слабые душераздирающие стоны и часто моргал от усталости. Она ухватилась за обледеневшие прутья. Могла бы – сломала бы дверцу, подхватила пленника на руки и побежала вместе с ним на ферму. И Кирстен помчалась что было сил, спотыкаясь от боли и отчаяния, влетела в дом и принялась умолять. Дед был непреклонен. Впервые он не уступил капризу внучки. Это бродячий пес, дворняга без хозяина, и он должен быть наказан за то, что украл мясо! Кирстен знала, что малыш умрет на рассвете, если она ничего не добьется, представляла, как ему одиноко, и плакала, кричала, вопила. Ее сестра ничего не понимала, но тоже заревела; бабушка попыталась их успокоить, но дед бросил на Кирстен суровый взгляд, и она на мгновение почувствовала себя пленницей в строгом ошейнике.

– Посади и меня в клетку! – орала Кирстен. – Пусть я тоже там буду!

– Да ты рехнулась! – возмутился дед.

Она вспомнила этот эпизод, узнав из газет, что норвежское государство создало первую в мире полицейскую службу по борьбе с жестоким обращением с животными.

Скоро после дед умирал в больнице. В один из последних дней она улучила момент, когда сестра и остальные родственники спустились в кафетерий, и склонилась над стариком, чтобы прошептать ему на ухо несколько слов.

– Пропади ты пропадом, отправляйся в ад, старая сволочь…

Кирстен надеялась, что он успел вспомнить и понять.