Гагарин и гагаринцы

На скатерти стояла обыкновенная снедь: колбаса, домашние пирожки. Все — как в миллионах других семей. Юрий Алексеевич в спортивном синем костюме. Простые из ситца платья на девочках. В мелкий лазоревый цветочек шелк — на Валентине Ивановне. В отцовские колени уперлась локтями Галочка. А он завязывал распустившийся в ее черной косе белый бант. Лена из блюдечка пила чай. Валентина Ивановна хозяйничала за столом. Покоряла неподдельная простота, естественность каждого взгляда, слова, жеста. Глаза за стеклами очков смотрели спокойно, ласково. Прическа была уже не такой, как на том известном снимке, который обошел весь мир. Он был сделан в минуту, когда объявили: «Пошел на посадку». И мир затаил дыхание, считал минуты, а она дрожащей рукой крутила рычаги телевизора, ладонью другой вытирала катившиеся слезы.

Красивые, густые волосы теперь скромно уложены. До прически ли ей с двумя крошками!

— Здравствуйте, Юрий Алексеевич. Я писала вам в Звездный городок. Помните? Мы делаем телепередачу «Парни из нашего города». О знаменитых людях Оренбуржья…

— Да, я получил ваше письмо.

Глаза его смотрели приветливо, но устало: он только что сдал экзамены и с блеском защитил дипломный проект в Военно-воздушной инженерной академии. Но и мне нужно было сделать свое дело — не ради себя, а для тех кому слова его привета в канун пятидесятилетия Советской Родины были бы предпраздничным подарком.

— Такие же письма мы отправили начальнику строительства Красноярской ГЭС Бочкину, поэту Степану Щипачеву. Они согласились принять участие в нашей передаче… Но без вас все не то будет. Может быть, сегодня вы отдохнете, а я приду завтра, послезавтра или когда вам будет удобней?

Кажется, сдался — потеплели глаза.

— Не хотите ли с нами выпить чаю?

Валентина Ивановна не вмешивалась в нашу беседу. Сидела с дочерьми, что-то рассказывала им.

Захотелось и ее привлечь к нашей беседе. Я спросила:

— Может быть, Валентина Ивановна тоже скажет несколько слов?

Она смущенно улыбнулась:

— Нет! Что вы! Я не вмешиваюсь в Юрины дела…

Опять цветы. На этот раз — степные тюльпаны. Стоял нестерпимо знойный полдень. Накануне договорились, что я заеду за Юрием Алексеевичем. Дверь он открыл сам и сказал:

— Я готов.

У подъезда ждала студийная «Волга». Он предложил:

— Здесь ведь недалеко. Если мы не очень ограничены временем, давайте пройдемся пешком.

Мы пошли. Он говорил о вчерашней ночной рыбалке. Я отвечала невпопад — волновалась, проверяла в уме вопросы интервью. Он заметил это:

— Да не волнуйтесь вы.

И засмеялся так открыто, непринужденно и хорошо, что все мои сомнения улетучились.

— Уж как-нибудь вдвоем не пропадем. Будем выручать друг друга…

Это я-то буду выручать его! Его, дававшего интервью сразу сотне корреспондентов.

Вдруг на середине пути он наклонился:

— Порвался шнурок. Вот это осечка.

— Пустяки, Юрий Алексеевич.

— Так ведь знаю, народ там у вас собрался. Вот явлюсь в расшнурованном ботинке. Как-то нехорошо. Выходит, зря мы отпустили машину.

Я предложила:

— Юрий Алексеевич, через дорогу мой дом. У меня наверняка найдутся шнурки.

На нас уже оглядывались. Его узнавали, удивленно и восторженно смотрели прохожие.

— Что ж, пойдемте.

Пока искала шнурки, он подошел к стеллажу с книгами, взял томик Есенина. Прочел что-то и сказал:

— Ну кто еще так сумеет написать?

Я по первому снегу бреду,В сердце ландыши вспыхнувших сил,Вечер синею свечкой звездуНа дороге моей засветил.

Стоит у меня томик Есенина с автографом Юрия Гагарина среди самых дорогих моему сердцу книг.

Захлопнулась дверь студии. Раздалась команда:

— Можно начинать! Все готово!

Юрий Алексеевич повернулся ко мне, ободряюще улыбнулся, и все, кто был рядом, услышали знаменитое, гагаринское:

— Поехали…

Я спросила:

— Юрий Алексеевич, мы накануне десятилетия со дня запуска первого спутника Земли. Это событие — начало новой космической эры. Как далеко шагнули мы в освоении космоса?

Он ответил:

— Шагнули за это десятилетие так далеко и успели сделать так много в современных конструкциях космических кораблей и новых источниках энергии для них, что поражаешься величию человеческого разума.