Гай Юлий Цезарь

Письма, предоставленные Крассом, были вслух прочитаны в сенате и произвели большое впечатление. Катилина взял на себя ответственность за них, но продолжал относиться к Цицерону с леденящим презрением. Теперь сенат принял «последний закон», дающий консулу право «следить за тем, чтобы государство не пострадало», и обширные полномочия. Были собраны войска, чтобы подавить восстание, готовое в любой момент вспыхнуть в Этрурии, где помощник Каталины Манлий уже собрал отряды из недовольных ветеранов Суллы. В Риме на улицах болталось полно добровольцев Из представителей богатых сословий, от которых, однако, не было никакой пользы. Они лишь подчёркивали нервозность консула и его сторонников. Рабов, хозяева которых подозревались в заговоре, подвергли жестоким пыткам в надежде выжать из них информацию. Эта мера тоже не принесла никаких результатов: рабы либо ничего не знали, либо не хотели свидетельствовать против хозяев.

Сам Катилина оставался в Риме, и Цицерон, хотя и мог воспользоваться «последним законом», не осмелился тронуть его. Намеченное убийство сенаторов, о котором предупреждал Красс, конечно же было отложено, подобно многим планам Катилины. Теперь, когда сенат собрал армию, Катилина потерял даже тот весьма незначительный шанс на успех, который до этого имел. То, что он постоянно менял свои планы, скорее свидетельствует о его отчаянии, а не способности маневрировать. Шестого ноября, через неделю после того, как Манлий с армией ветеранов уже занял позиции в Этрурии, он всё ещё оставался в Риме. Вероятно, именно в этот день он в последний раз собрал руководителей заговора и составил то, что должно было стать заключительным планом. Теперь Каталине предстояло покинуть Рим и отправиться в Этрурию. Как только он окажется в безопасности, остальные заговорщики, которые оставались в городе, должны были сделать всё возможное для того, чтобы нарушить нормальную жизнь и общественный порядок. В разных районах необходимо было устроить поджоги, обещать рабам свободу, подтолкнуть население к грабежам и насилию. Конечно, Цицерона нужно было немедленно убить (это был пункт, который оставался неизменным в любых планах Катилины).

Любовник Фульвии Курион и на этот раз ничего не скрыл от неё, рассказав всё о последней встрече заговорщиков, и Фульвия тут же передала новую информацию Цицерону. Я до сих пор помню речь, которую он произнёс в сенате на следующий день. Она была великолепна и, хотя, возможно, не произвела должного эффекта, к которому стремился Цицерон, но в результате Каталина оказался полностью изолирован от всех тех, кто не участвовал в заговоре. В этой речи Цицерон слишком много восхвалял самого себя, но даже его тщеславие переставало быть обидным, потому что выражалось в безукоризненных фразах на латыни, а те места, в которых он обвинял заговорщиков, так сильно написаны, что Каталина, как и обычно присутствовавший в тот день в сенате, не попытался прервать речь Цицерона и явно продемонстрировал своё смущение, когда заметил, что сенаторы, сидевшие рядом с ним, начали отодвигаться. Они уже относились к нему как к отверженному. Отточенными, великолепными фразами Цицерон обвинил его в подстрекательстве к восстанию. Он объявил, что «последний закон», принятый сенатом, даёт ему право как консулу арестовать и осудить Катилину немедленно. Здесь он многозначительно замолчал, потому что ожидал, что последует какой-либо спонтанный призыв со стороны сенаторов, который позволит ему завершить начатое. Я приятно убедился в том, что ничего подобного не случилось. Вместо этого установилось неловкое молчание сожаления, хотя многие из сенаторов, если бы они осмелились, с радостью воспользовались бы этой ситуацией не только для того, чтобы избавиться от Катилины, но и от многих других, включая и меня. Теперь я мог видеть, насколько эффективными оказались действия Лабиена и мои в начале года, во время слушания дела Рабирия. Мы дали всем понять, каково будет отношение людей к любому магистрату, который осмелился бы отнять жизнь у римского гражданина без суда. И хотя мало кто из сенаторов воспротивился бы, если бы Цицерон решил действовать на своё усмотрение, никто не желал разделить с ним ответственность.

Цицерон, будучи очень умным адвокатом, тут же почувствовал настроение аудитории. Ему не удалось получить открытую поддержку сената, которая была ему так необходима. Тогда Цицерон мрачно заявил, что, несмотря на вопиющее преступление Катилины, он человек милосердный и никогда не станет действовать вопреки конституции. Затем, заговорив громче, он потребовал, чтобы Каталина или опроверг обвинения, или покинул город, отправившись к своей армии бродяг и разбойников. Цицерон рассчитывал, что тогда остальные поймут, насколько опасна сложившаяся ситуация.